Польская Сибириада - [4]

Долго в ту ночь не могла она уснуть, ворочалась под жаркой периной. Вдруг услышала, как тихо скрипнули двери в сени, натянула перину под самый подбородок. В комнату крадучись, как тень, проскользнул Бронек, наклонился над кроватью.

— Спишь, Гонорка? — Несло от него конюшней и перегаром, был под хмельком. На груди ощутила его жадную до ласк, ледяную с мороза ладонь. В ярости с отвращением отшвырнула его руку.

— Вон отсюда! Быстро! Бугаище ненасытный!

— Ты чего, Гонорка, не бойся… Флорек спит в конюшне, пьяный в стельку. Подвинься, дай погреться чуток, не будь такой…

Гонорка оттолкнула его, свалила на пол.

— Катись отсюда, немедля, не то я об твою глупую башку лампу вдребезги разобью!

И неожиданно тоскливо, в голос разревелась. Опешивший Бронек неуклюже поднялся с пола и, бормоча что-то под нос, выскочил из избы. Она еще услышала треск захлопнувшейся двери и скрип его шагов на морозе, удалявшийся в сторону конюшни.

Громкий стук в окно вырвал ее из полусна-полуяви.

— Откройте! Быстро! Милиция из Тлустого!

Видно обнаружили, что дверь в дом не заперта, потому как не успела Гонорка встать, а они уже ворвались в избу и ослепили ее фонарем.

— Руки вверх! Не двигаться!

Она не очень понимала, что происходит, к ней ли они обращаются. Но колючее прикосновение штыка развеяло все сомнения.

— Руки! Руки вверх!

Гонорка подняла руки, короткая рубашка обнажила ее стройные бедра. Луч света, ослепив на секунду, скользнул с ее лица по груди, животу к босым ступням. Она не узнавала их лиц, но поняла, что в избе несколько человек.

— Где муж? Есть в доме кто чужой?

— Нет, нет, — ответила она и, опустив руки, поспешно натянула платье.

Чиркнула спичка, кто-то зажег лампу. Тогда только увидела она в избе двух солдат с винтовками и молодого офицера в белом кожухе, с забинтованной рукой и с пистолетом в другой руке. С ними был Дысько Борма, председатель сельского совета в Ворволинцах. Гонорка подумала, что кто-то донес насчет самогона. «Ой, да что там нам сделают; самогон все гонят! Да пусть себе заберут хоть весь! Надо как-нибудь Борму отозвать в сторонку, поговорить!» Солдаты тем временем успели обыскать избу.

— Никого нет, — доложили офицеру в белом кожухе.

— Так, ладно, посмотрим… Ваша фамилия, гражданка?

— Ильницкая, Гонората Ильницкая… Так ведь Дмитро, пан Борма меня знает… — удивилась Гонорка.

— А я вас спрашиваю! — прервал офицер. — Гонората Станиславовна, так?

— Да, дочь Станислава…

— Хорошо, хорошо… А ваш муж — Ильницкий, Флориан Якубович… Так?

— Так его зовут, сын Якуба.

Говоря это, Гонорка, как ей казалось незаметно, шаг за шагом приближалась к Борме. Шепнула:

— Флорек самогон в конюшне гонит. Сделай что-нибудь… — Борма услышал, но только пожал плечами.

— Не разговаривать, гражданка! Отвечать только на мои вопросы. Где ваш муж?

— А я знаю? С вечера куда-то пошел, наверное, в деревню, поди еще не вернулся.

— К кому пошел?

— Да откуда ж мне знать, где эти мужики шастают? Наверное, где-то в карты режется или самогонку глушит… — Краем глаза заметила, как Дмитро шепнул что-то солдату, и тот сразу выскочил из избы. «Выдал, свинья!»

И не ошиблась. Прошло совсем немного времени, как солдат привел под дулом винтовки едва державшегося на ногах, облепленного соломой и здорово напуганного Бронека Шушкевича.

— Там еще один есть, товарищ начальник, только совсем пьяный, никакой возможности разбудить его. Самогон гнали, — докладывал молодой солдат.

— Это ваш муж? — Офицер указал на Шушкевича.

— Еще чего! — возмутилась Гонорка.

— Нет, нет. Это их сосед, Шушкевич Бронислав, — услужливо подсказал Борма. И добавил: — Он у нас тоже в списке есть…

Шушкевич на глазах трезвел, а Гонорка поняла, что приход незваных гостей не связан с самогоном.

Небогатый дом Бялеров с пристройкой, служившей хозяину подручной мастерской, стоял на пригорке почти в самом центре хутора.

Рашель проснулась среди ночи, мучимая каким-то сонным кошмаром, в котором она убегала от кого-то и никак не могла убежать. Не успела прийти в себя, как услышала за окном разорвавший тишину лай собак, людские крики и выстрелы. Принялась тормошить спящего рядом мужа.

— Йоселе! Йоселе! Проснись, проснись…

— Что там? Что случилось?

Заспанный Йоселе сел, протирая глаза.

— Послушай! Не знаю, что там, но в деревне что-то случилось! Может, опять какие-то бандиты? Что делать? Что теперь делать!

— Ша, баба, ша! Чему быть, того не миновать. Может, ничего и не будет…

— Тоже мне, умник нашелся. Разбужу-ка детей, пусть лучше в каморке спрячутся.

Оделась. Йоселе в душе признал правоту жены. Он хорошо помнил, как вскоре после прихода русских на их дом напала банда громил. И неизвестно, чем бы все кончилось, если б не помощь соседей. Янек Калиновский, на которого заглядывается Цыня, поднял на ноги почти весь Червонный Яр. Поймали даже одного из нападавших, некого Данилу Филипюка из Ворволинцев. Отлупили, связали, как куль, и так в постромках утром отвезли в Тлустов. Там, правда, неизвестно было, кому его сдать, потому как старой польской полиции уже не было, а новая, советская милиция еще не организовалась. А про того Филипюка вся округа знала, что он заядлый «самостийник», и стоит ему залить глаза самогоном, как начинает орать при всех, что скоро будет «резать жидов да ляхов, как свиней непотребных!» Бялер не то что удивился, скорее не на шутку испугался, когда через несколько дней тот самый Данила превратился из погромщика в милиционера в Тлустом.