Польская Сибириада - [39]

— Что ты? Нельзя это трогать, это служебная. — Бросил тетрадь со своими записями в ящик.

— Мне бы такую чистую тетрадку. Можешь мне дать? Лучше парочку?

— Тетрадь? Да зачем она тебе?

— Не мне, дети просили найти им что-нибудь для письма. Не на чем уроки делать. А в этой вашей засранной лавке даже тетрадку не купишь.

— Уроков не на чем делать? — В Барабанове проснулся чекист. — Что-то я не слышал, чтобы в Калючем школа была.

— Вот именно, живем здесь, как дикари.

— Ну-ну, Ирэна, думай, что говоришь! Придет время, и школа будет. Тетрадка тебе нужна? Пожалуйста, вот возьми! Одна пока, в следующий раз еще достану. Говоришь, дети учатся?

— Да какая там в бараке учеба, но хоть что-то…

— Конечно, конечно… А учителя хорошие есть? Кто их учит?

— Учителя есть. Пан Корчинский, например, из нашего барака, который все организовал, он еще в Польше был директором школы…

От Савина Барабанов выскочил разъяренный. «Доказательств нет, доказательств, — ворчал себе под нос, — надо будет, я из этого проклятого Корчинского и без доказательств все выжму». Позже, немного остыв, признал правоту коменданта. «Ладно, хочет Савин доказательств, я их добуду, пусть не думает».

Утром, когда жильцы барака № 1 были на работе, Баранов с помощниками устроил обыск. Перевернули все вверх дном и нашли то, что искали: несколько польских книг, в том числе все учебники для четвертого класса младшего Бялера, произведения Мицкевича, принадлежавшие Корчинскому. А больше всего Барабанов радовался тетрадкам, клочкам газет и старой бумаги, исписанным неуверенными детскими каракулями. Но не только результаты обыска его порадовали.

Охрана обыскивала барак, а Барабанов разговаривал с его жильцами. Помогал ему в этом энкавэдэшник Цыбулько, украинец из-под Житомира, знавший польский и служивший в комендатуре переводчиком. Дети есть дети, интересовались посторонними, тем более что рыжий начальник угощал их конфетами, вкус которых они почти забыли. Они охотно отвечали на вопросы, а самые смелые наперебой хвастали.

— А ты как учишься? — спрашивал улыбающийся Барабанов, гладил ребенка по голове и угощал конфеткой.

— Хорошо.

— А кто тебя учит?

— Пан Корчинский! — хором включились остальные, протягивая руки за конфеткой.

— А еще пани Целина нас учит.

— А еще пан Владек.

— А чему они вас учат?

— Польскому и арифметике, а еще истории и географии…

— Даже пению учат!

— Пению? — притворно изумился Барабанов. — А какие песенки вы выучили? Помните? — Барабанов соблазнительно пересыпал конфеты из ладони в ладонь.

— Помним! Конечно, помним.

— А мне споете? Ну, смелее! Хорошо споете, все конфеты ваши.

Первой осмелилась Терезка Балик и затянула песню дрожащим голоском. Остальные поддержали ее и как умели спели, не отрывая зачарованных глаз от пересыпавшихся в руках начальника конфет.

Февраль, день десятый навсегда запомним,

К нам пришли Советы, выгнали из дому,

И детей, и взрослых в сани побросали,

В Сибирь нас, поляков, силой угоняли.

Из родного края целый месяц гнали,

Без воды и хлеба люди умирали.

В Сибири далекой — тайга, снег и ветер.

Но поляк не сдастся ни за что на свете.

Пред врагом не дрогнет, даже если сгинет.

Мы вернемся в Польшу, Бог нас не покинет!

Барабанов бросил детям конфеты на пол барака. Малыши сбились в кучку, подбирая их. Комиссар и сам немного уже понимал по-польски, но из того, что ему успел во время пения перевести Цыбулько, стало абсолютно ясно, что в этом бараке творится, и какой «контрреволюцией» этот Корчинский со своими помощниками занимается.

10

После ухода Барабанова из барака старики забеспокоились: обыск, изъятие книг, тетрадей, расспросы о Корчинском, все говорило о том, что учителю могут грозить серьезные неприятности. Посовещавшись, решили как можно быстрее сообщить обо всем Корчинскому. Но кто знает, где они сегодня работают?

— Мы знаем, под горой за Поймой. — Вызвались Сташек Долина и Эдек Земняк.

— Так бегом туда, хлопцы. Только во весь опор! — решила бабка Шайна.

Корчинский внимательно выслушал ребят. Обыск в бараке мог быть плановым, хотя, раз Барабанов забрал книги и тетради, выпытывал детей об учебе — мог быть связан именно с учебой. Ну, и песня эта «Десятое февраля…»

Отозвал в сторону Целину и Владека:

— Может беспокойство и преждевременное, но если вас начнут расспрашивать, договариваемся так: вы оба иногда помогали детям делать уроки, а обучением занимался я. Я один! В случае чего, пусть меня обо все спрашивают.

За ними пришли во время обеденного перерыва, когда вся бригада грелась у костра. Ничего не объясняли, ни о чем по дороге не спрашивали. Заперли их в «каталажке» в отдельных камерах.

После смерти матери Циня Бялер как-то сразу посерьезнела, повзрослела. Поняла, что безвозвратно ушло то время, когда она могла витать в облаках, позволять себе капризы единственной дочери и заниматься только собой. Залещики — толпы отдыхающих, масса кафе, романтичные прогулки над Днестром, деревенские прелести Червонного Яра, свидания украдкой с Янеком Калиновским, походы в Тлустое на земляничное мороженое, которое она так любила… Ссылка, транспорт, Сибирь, слезы, вши, клопы, голод, морозы и тяжелый изнурительный труд. Неожиданная смерть мамы, отчаяние отца, которого она никогда бы не заподозрила в такой супружеской любви. Сиротское одиночество беспомощного в своей близорукости тихого болезненного братишки. Маму она заменить не могла, но стирала, штопала, готовила. Для себя времени не оставалось, перестала следить за своей внешностью, постепенно теряла интерес к окружающему миру, ко всему, кроме семьи.