Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [65]
Вопрос об уступках, которые можно было бы получить от России при заключении мира, вскоре стал предметом обсуждения в связи с объявленной Александром II амнистией, предоставлявшей польским эмигрантам возможность вернуться на родину. Демократическая эмиграция отвергла амнистию, выступив 6 августа 1856 г. с протестом: «перед лицом Отчизны и цивилизованного мира» она заявила, что «не нуждается в амнистировании», так как «поклялась упорствовать в роли, которую приняла, обрекши сама себя на изгнание». Демократы подчеркивали, что «вернутся на родную землю только тогда, когда смогут изгнать из нее чужеземцев, когда Польша будет свободной и независимой. Они […] непреклонно верят в воскресение своей отчизны, и, даже если им придется умереть на чужбине, будут ожидать высшего часа как жертвы, на прахе которых вырастет целое поколение мстителей». Три дня спустя протест заявила и аристократическая эмиграция. Подчеркнув, что «Польша надеется на Бога, на свои собственные интересы и на совесть беспристрастных людей всех народов», она объясняла общественному мнению, что эмигранты предпочитают «оставаться терпеливыми и покорными воле Божественного провидения», поскольку не могут удовлетвориться условиями амнистии и требуют «справедливости» для Польши, а именно, гарантий прав языка, религии, образования, а также проведения реформ и создания национальной администрации. Чарторыский одобрил слова, сказанные В. Калинкой: «Мы не могли бы возвратиться на родину, не топча наше прошлое». Он считал, что многие польские эмигранты, возможно, примут «персональные уступки», но они «не приведут ни к какому действию со стороны всей эмиграции как таковой, потому что эмиграция обречена на изгнание […], чтобы в результате своего продолжающегося протеста в один прекрасный день получить свою родину – эмансипированную и счастливую». Хотя эмиграцию составляют выходцы из разных частей Польши, отмечали консерваторы, намекая на «забранные земли», «но так же, как каждый из их соотечественников, оставшихся у своих очагов, они поднимают свой голос за то же право на общую национальность, которая освящена веками». При этом делалась ссылка на императора Александра I, «который это понимал: он обещал объединить провинции (белорусские, украинские и литовские земли. – С. Ф.) с малым Королевством, созданным на Венском конгрессе с клаузулой возможного его расширения, и вплоть до своей смерти император помнил об этом обязательстве, он хотел выполнить свое обещание». Касаясь же «заявления императора Николая о том, что обещание его брата никогда не будет выполнено, и его стремления денационализировать польские провинции», консерваторы подчеркивали, что это «противоречит Венскому трактату и является главной причиной революции 1830 г.». Из всего этого вытекало, что Отель Ламбер продолжал отстаивать концепцию сорокалетней давности: он готов был согласиться с тем, чтобы Польша оставалась под властью царя, лишь бы была восстановлена национальная автономия и к Королевству Польскому были присоединены украинские, белорусские и литовские территории. Если русское правительство, заявлял Чарторыский, будет вести в «забранных провинциях» иную политику и присоединит их к Королевству, «это будет самым эффективным средством завоевать доверие всей Польши», «мощнейшей приманкой для поляков», которые «меньше тяготеют к слишком либеральным формам и парламентам и согласны иметь поветовые (district) и окружные (palatinat) институты»>158.
Добиться таких «уступок» Отель Ламбер надеялся при помощи союзников, противостоявших России в Крымской войне, причем главные надежды возлагались на Францию и ее императора. «25 лет пребывания во Франции под гостеприимством властей, – льстиво заявляли консерваторы от имени всей эмиграции, – старинная память об общих сражениях и усилиях, наконец, вступление на трон императора Наполеона III и его постоянная благожелательность и искреннее расположение к Польше рождают в массах чувства, накладывают на людей обязательства, которые не позволяют чересчур легко разорвать весьма легитимные узы, тем более, что судьба и благо Родины еще не ясно определяются решающими обстоятельствами и поведением России». Надежды на Францию разделяла и часть демократической эмиграции. Во время войны ее представители, как, например, А. Мицкевич, пытались сформировать польский легион, который участвовал бы в боевых действиях под национальными знаменами. Мицкевич представил также Наполеону III план так называемой Рижской операции – осады Пскова для блокирования царских войск во время восстания в Литве. Что же касается формирования легиона, он получил от французского правительства направление в Константинополь, где общался с «султанскими козаками» Садык-паши (Чайковского). Цель создания легиона ставил перед собой и Парижский кружок демократов, оформившийся в годы войны в самостоятельную организацию – Демократическое польское коло. Для сбора людей в отряды Коло послало в Турцию Кароля Бжозовского и Юзефа Высоцкого, которого прочили в командиры легиона. Коло не верило в возможность восстания в Польше и целиком рассчитывало на союзников, особенно на Наполеона III. Высоцкий даже был не против того, чтобы отдать под его начало возрожденную Польшу. Такой «практицизм» не являлся чем-то исключительным в среде демократов: ряд итальянских, венгерских и французских патриотов, как, например, А. Барбес, А. Галланци, Д. Мании и даже Л. Кошут, готовы были ради национального дела пойти на сотрудничество с антидемократическими силами. Такой позиции не разделяла Централизация, она не доверяла державам, прежде всего, бонапартистской Франции, и считала, что решить польский вопрос может лишь собственная борьба польского народа за независимость. Еще накануне войны Централизация указывала, что нужно воспользоваться ситуацией «на родной земле, призывая народ к восстанию, которое украинский люд, если бы кто встал во главе его, мог бы тогда первый начать». Выступая против плана создания легиона, 15 июня 1853 г. газета «Demokrata Polski» заявляла: «Отчизну – Польшу нужно искать там, где она есть, – в Польше! А если речь идет о легионах, разве польская земля слишком мала для размещения на ней тысячи легионов?». В статье говорилось, что в случае участия польского легиона в рядах армии союзников «знамя, которое ему было бы позволено вывесить, служило бы для патриотов в стране соблазном покинуть Родину в самый необходимый для нее момент, чтобы гибнуть на чужой земле, за чужое дело, к выгоде тех, кто готовится положить новый груз на гробовой камень Польши; это знамя было бы для родины манящим призраком, который внушил бы ей, что она должна надеяться на спасение руками врагов». По утверждению автора статьи, «несмотря на легион, а частично в результате впечатления, которое легион окажет на Польшу, война пошла бы своим путем, по которому увлекла бы за собой и легион, путь же этот привел бы его аж на Прут, показал бы издали истосковавшимся эмигрантам родную землю, а там перед ними встала бы дипломатическая рогатка “Стой!”, и распущенный легион, бросив свое оружие, был бы должен снова отправиться в скитания без конца и без цели»
