Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [117]
Таким образом, «сделка» оказалась мало результативной по причинам политического и идеологического характера: аристократическая партия не могла действовать совместно с таким партнером, как «Колокол». Весьма показательно, что, несмотря на соглашение, заключенное с его издателями, она гораздо охотнее сотрудничала с российскими либеральными кругами, представитель которых князь П.В. Долгорукий еще в 1861 г. поддерживал сношения с Чарторыским через А. Козьмяна. Когда в 1862 г. стараниями В. Замойского в газете «Dziennik Poznański» было опубликовано письмо И. Г. Головина, где выражалось согласие признать Польшу в границах 1772 г., сторонники консервативной эмиграции приветствовали это заявление русских либералов. Чтобы удержать их симпатии, Бюро Отеля Ламбер в марте 1862 г. решило смягчить постановку русинского вопроса в своей пропаганде. Затем состоялась встреча Ю. Клячко с приехавшим в Париж К. Д. Кавелиным, и польские консерваторы были готовы организовать ему доступ во французскую прессу. Все это подтверждало истинную позицию польской аристократической эмиграции в вопросе русско-польского сотрудничества. Уже в августе 1862 г., когда в Центральном Национальном комитете созрел план заключения польско-русского революционного союза, Бюро Отеля Ламбер постановило опубликовать протест против сотрудничества «с русской прогрессивной партией». В Бюллетене Бюро содержалось предупреждение о национальной катастрофе, которую вызовет союз с русской революцией, его авторы обвиняли русских революционеров в поджогах, ограблениях и т. и. Общественное движение в России объявлялось «каннибализмом», а аграрная программа русско-польского революционного союза была названа «социально-коммунистической». Представители аристократического лагеря были не прочь использовать русскую революцию для подрыва сил царизма, но смертельно боялись, как бы в это «болото» не попала и Польша. Политические и социальные доктрины «школы Герцена» казались им весьма опасными для Европы в целом и для Польши в частности. Поэтому В. Иордан в конце 1862 г., в канун восстания, призывал поляков быть сильными, чтобы в момент революционного взрыва в России «использовать ее слабость», с одной стороны, а с другой, – «поставить достаточно прочную преграду ее распространению». Он подчеркивал, что это «особенно касается Руси (то есть Украины. – С. Ф.), так как там русские революционеры могли быть опасными не только с национальной, но и с социальной точки зрения». Из этого, по мнению Иордана, вытекала необходимость соглашения с ними, но вместе с тем требовалось «тесное» согласование действий. «Свободные от всяких симпатий и обязательств по отношению к нам, – утверждал Иордан, – они могли бы первыми выскочить с провозглашением независимого Малорусского государства и раз навсегда […] создать решительный раскол между нами и Русью. Они могли бы перенести к нам социальную революцию, которую могут из симпатии к нам ограничить великорусскими пределами».
Предполагалось, что у русских революционеров чувство симпатии к полякам и связанные с ним уступки должны проистекать из желания «загладить вину перед Польшей». В расчете на это консерваторы не отказывались до конца от мысли установить с русскими революционерами «недолговременный альянс» и извлечь из него выгоду. Так, стремясь эксплуатировать влияние «Колокола», Отель Ламбер в конце 1862 г. обратился к Герцену с просьбой призвать польских офицеров русской армии в случае выступления поляков создавать на Украине отдельные отряды и направлять их к границе>295.
Этот чисто конъюнктурный подход к сотрудничеству с русскими революционными эмигрантами аристократическая партия противопоставляла подлинному русско-польскому революционному союзу, к которому стремились польские патриоты в Королевстве Польском. Правда, в сношениях с издателями «Колокола» консерваторы не показывали своего истинного отношения к Центральному Национальному комитету и его переговорам о заключении союза, но, узнав о ратификации союзного договора членами ЦНК и «землевольцами», они обрушили на варшавских «красных» поток проклятий. Тогда и возник план попытаться хотя бы отсрочить восстание, используя для этого влияние русских революционных демократов. Было известно, что последние твердо стояли на позиции, признающей необходимость восстания, но, стремясь к его успеху, советовали отложить выступление до марта 1863 г., когда будет закончена подготовка и возникнут более благоприятные условия для борьбы. О такой, как можно более длительной, «отсрочке» и мечтали консерваторы, надеясь договориться с партией «Колокола». Поскольку революционный взрыв в Королевстве Польском произошел раньше намеченного срока, план посылки Иордана к Герцену с просьбой о помощи рухнул в преддверии восстания. Тем не менее, польская аристократическая эмиграция продемонстрировала, что боролась до конца и против восстания, и против русско-польского революционного союза>296.
3. Интриги и раскольническая деятельность Л. Мерославского в канун восстания
Происки партии консерваторов были направлены против усилий патриотического течения польской демократической эмиграции, стремившейся к подготовке вооруженного выступления за национальную свободу Польши. Эта часть эмиграции признала руководящую роль Центрального Национального комитета и активно ему помогала. Однако в этом вопросе в среде демократов не было единства, и одним из главных тому препятствий стала деятельность Мерославского. История с польской военной школой сильно подорвала его авторитет в демократических кругах: молодежь, принадлежавшая к Обществу польской молодежи, оказалась «прямо ему враждебна»; за ним шли немногие эмигранты из французской провинции (в частности, в Шартре), некоторые из бывших учеников военной школы, оставшиеся в Италии. Немногочисленные приверженцы генерала в Париже регулярно собирались у Кужины, но его публичные выступления, как, например, в читальне «Passage du Commerce» («Торговый пассаж»), вызывали неодобрение и отпор. Говоря впоследствии о своих ресурсах в этот период, Мерославский упоминал нескольких рассеянных по разным точкам сторонников и 100 тыс. франков
