Polska - [33]

Но ненавистное сидение в Конотопе закончилось, нас погрузили в другие вагоны, и мы двинулись далее. Вновь дорога, всё тот же дым от паровозной трубы и изменения: дверь вагона не закрывалась.

Мы катили в неизвестность, и однажды ночью, а ЭТО всегда почему-то у женщин начинается ночью, все в вагоне проснулись и привели в действие имевшиеся источники света: свечи и "коптилки" О других источниках света в ту вагонную ночь ничего не помню. Стало совершаться событие, которое не в силах остановить ни война, ни наводнение с землетрясением, ни… Короче, моя матушка надумала рождать. Эшелон, естественно, остановили, а с ним для меня остановилось и течение времени…

Выл ли я? Не помню, но если и выл, то совсем короткое время, негромко и не так горько, как в том, запомнившемся вое с умирающим котом на коленях… Это когда сидел на земле перед сгоревшей кельей… Все последующие слёзы были несерьёзными. А если так, то чего их лить?

Лицо отца запомнил: оно было испуганным и каким-то виноватым. Более виноватого лица, чем тогда ночью, на станции польского города Хелма, у отца потом никогда не видел.

Вот оно, сказалось долгое стояние в Конотопе! Если бы мы не проторчали более недели на станции Конотоп, то рожать матушка стала бы на территории Рейха, а не в польском городе Хелме.

Много позже допросил мать о том давнем событии, и получил интересные факты из жизни даже и воюющей Европы: как водится, всякая женщина, собираясь стать матерью, готовится к этому заранее. Все женские приготовления сводятся к заготовке всяких там пелёнок-распашонок и прочих тряпочек появляющемуся в мир наш человеку.

Чем состоятельнее семья — тем больше и шикарнее заготовляется для новорождённого упомянутых позиций. Позиции могут быть и шикарными, и далеко не такими. А что могла приготовить мать для новорождённого? При максимальной нищете? И всё же она что-то ухитрилась приготовить для очередного члена семейства. Приготовление "обмундирования" для новорождённого чем-то напоминает поведение птицы, коя выщипывает пух из своего тела и устилает им гнездо для птенцов.

Выщипывает она пух из тела супруга — этого не знаю, но выщипывание пуха неистребимо в женщине, оно лежит где-то в области подсознания с пещерных времён, а может и ранее того. К настоящему времени инстинкты приготовления "обмундирования" для младенца у женщин потихоньку отмирают. И не только инстинкт выщипывания пуха отмирает у современных женщин, отмирают и другие ненужные инстинкты. Встречаются среди женщин экземпляры вообще без инстинктов матери, но редко.

Продуктом подсознательной деятельности матери был убогий узелок, и когда к вагону была подана польская "карета скорой помощи", то вместе с роженицей был принят и узелок "приданным" для младенца. Узелок приняла полька-медик, что находилась в экипаже.

Но в пути узелок исчез. Или его потеряли, или польская медицинская работница, будучи европейской женщиной, но всё же женщиной, могла проявить любопытство и поинтересоваться содержимым узелка. Когда она удовлетворила любопытство, то её польские представления о том, что необходимо новорождённому и что находилось в узелке — резко разошлись. В результате расхождения матушкиных и европейских стандартов на узелки с приданым для новорождённых, он мог прекратить существование простым манером: его выбросили.

Но! Европейские стандарты не учитывали одно: в каждую тряпочку, пусть и убогую, но чистую, женщина вкладывала частицу любви к не появившемуся ребёнку.

А польская медичка решила:

— В такое, во что собиралась русская роженица одевать младенца, по европейским меркам, нельзя заворачивать! Пусть это будут даже дети московитов, схизматов, но если он появляется на земле Польши, то облачать в рубище с первых дней его — грех!

Пани, милая пани, так ли это? Ошибаюсь? Если правильно толкую прошлые ваши действия, то пусть великой душе будет вечный мир и покой! Но мать осталась непреклонной и гневалась до конца дней своих:

— Как это не дозволить одевать "моего " ребёнка в "мои" одежды!?

Пани, что снимала мать с эшелона, приходила к ней в роддом с тортом и с поздравлениями, но мать на неё дулась за вольность в обращении с её вещами.

Когда совсем недавно попытался выяснить некоторые подробности тех дней (хватился!), то матушка, а милой старушке за 90, просто ответила:

— Не помню… — и посему всё, что я написал выше, и что напишу ниже, может оказаться сплошным вымыслом, литературой. Вот хотя бы такой: возможно, что польская женщина была медиком от Бога и мне думается, что, посещая русскую пани

в роддоме и вручая ей торт, она обязательно что-то говорила! Не могла она молчать, так не бывает при вручении торта!

Что могла сказать польская женщина-доктор русской роженице? Что сын пани отныне становится гражданином Польши? И это потому, что он родился на территории "Ржечи Посполитой?" В такое ужасное время? Была такая речь от польской акушерки? Была! Я верю в это твёрдо! Поняла мать что-нибудь из речи пани доктора? Ни слова! Никаких оправданий! Нет её убогого узелка — нет и прощения!

Братик, родившийся в польском городе Хелме, стал гражданином Польши…если бы выжил? Но об этом — позже.