Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - [19]

.

Победителем конкурса стал Николай Герасимович Устрялов, и в 1836 году первый том его истории с согласия императора как временное пособие начинает использоваться в средних школах[170]. В написанной Устряловым истории Великое княжество Литовское по своему государственному устройству, конфессиональному и этническому составу предстает таким же русским государством, как и Московское княжество, с той разницей, что в создании Великого княжества Литовского принимал участие и немногочисленный литовский народ[171] и территориальное соперничество Великого княжества Литовского и Великого княжества Московского всего лишь «семейный спор» о том, какая династия победит. Литовские князья переняли русскую культуру, принадлежали к Восточной христианской (православной) церкви и для русских были своими[172]. Поэтому неудивительно, что все время существовала идея объединения двух русских государств[173], и осуществление этой идеи задерживала только «случайность», то есть уния с Польшей, которая была нужна последней гораздо больше, чем Литве[174]. Не забыл Устрялов и о втором условии конкурса и поэтому постоянно подчеркивал, что преемственность в русской истории обеспечивали православие и самодержавие[175]. То есть мы видим, что в работах Устрялова прослеживаются не только идеи, но и риторика Уварова[176].

В своих публикациях Н. Г. Устрялов определяет и этническую русскую территорию – это Россия, которая сформировалась под правлением династии Рюриковичей. На Западе граница России – Карпаты, Брест, Гродно, Динабург (Даугавпилс)[177], при этом литовцев историк локализует в границах современных ему Виленской и Ковенской губерний. Литовцы составляют всего лишь 1/12 жителей Великого княжества Литовского, остальная часть – русские[178]. То есть Устрялов знал о существовании этнического литовского ареала, однако Великое княжество Литовское называется Литовской Русью (или Западной Русью).

Такие названия Великого княжества Литовского – Литовская Русь, Западная Россия, Литовско-русское государство – были характерны и для последующих менее идеологизированных работ историков, например для публикаций М. К. Любавского[179]. В его работах мы видим попытки идентификации не этнических ареалов, но «политико-географических» регионов. Любавский к Собственной Литве относил Виленское, Трокское, Городенское и Новогрудское княжества[180]. Это ядро государства, доминировавшее в Великом княжестве Литовском, однако элита этого ядра – «военнослужилый класс» литовского происхождения, «обрусевший благодаря своему племенному и культурному сближению с русскою народностью»[181].

Сначала имперские власти не пытались навязывать исторические интерпретации С. С. Уварова – Н. Г. Устрялова польскоязычной исторической литературе[182], и иногда публиковались инициированные имперскими властями исторические работы, которые совершенно не опирались на работы Н. Г. Устрялова[183], однако со временем его концепция закрепилась в российском дискурсе и стала канонической[184]. М. Д. Долбилов отмечает различия между исторической интерпретацией Устрялова и исторической интерпретацией профессора Санкт-Петербургской православной духовной академии Михаила Осиповича Кояловича: первый фокусирует внимание на князьях и династических связях, в то время как второму более интересен народ, важный для современного ему понятия этноса. М. О. Коялович описывает народ с помощью социальных и географических критериев, но не этнографических[185].

Кроме того, иногда – например, во время реорганизации по указанию М. Н. Муравьева Виленского музея древностей – возникали дискуссии, какой из периодов истории Великого княжества Литовского можно считать русским и когда усиливается польское влияние – в 1385 году (Кревская уния) или в 1569 году (Люблинская уния)[186], однако основная идея о русском характере Великого княжества Литовского в российском дискурсе не ставилась под сомнение. Этот тезис должны были подтверждать и этническая статистика, и этногеографические исследования.

Глава 3 Этнографические аргументы

Уже упоминалось, что в конце XVIII века в риторике имперских властей появляются исторические и этнические аргументы, призванные обосновать легитимность присоединения к империи новых земель. Однако в то время такая аргументация еще не является превалирующей. Этнический аргумент в пользу политической легитимности будет использован позднее. Интерес к этническому составу присоединенных земель, как и к этническому составу других частей империи, был вызван не только политической конъюнктурой, особенно в первой половине XIX века[187]. До середины века государственные учреждения практически не интересовались этническим составом жителей. В предоставленной в 1837–1840 годах чиновниками низших рангов комитету статистики Виленской губернии информации об отдельных населенных пунктах указывалось, что «жители по племенам и вере разны: большею частью христиане и евреи»[188]. Но и в тех случаях, когда в комитет статистики попадала более точная информация об этническом составе населения, критерии ее сбора и обработки сильно отличались от критериев, используемых наукой того времени: литовцами в таких документах считались католики, униаты и «новые православные» (то есть бывшие униаты), а поляками – только те, кто родился в Царстве Польском