Положеніе русскихъ плѣнныхъ въ Германіи и отношеніе германцевъ къ населенію занятыхъ ими областей Царства Польскаго и Литвы - [8]

Докторъ Петровъ Федоръ Васильевичъ, 270 Гатчинскаго полка, въ мирное время 94 Енисейскаго, разсказалъ мнѣ слѣдующее:

«Въ плѣнъ попалъ 30—IX 1914 года около Тильзита въ бою въ полѣ. Захваченный въ плѣнъ вмѣстѣ съ другими врачами и офицерами, я былъ отведенъ въ Тильзитъ. Этотъ городъ былъ нами занятъ и мы только что передъ взятіемъ въ плѣнъ вышли изъ него. Когда мы стояли въ городѣ, то онъ казался почти пустымъ, но приведенные въ городъ уже плѣнными мы увидѣли, что онъ былъ полонъ народа, толпы котораго провожали насъ на улицахъ, изрыгая брань. Въ этомъ участвовали самые различные классы населенія, особенно изощрялись женщины, которыя, за неимѣніемъ, очевидно, достаточнаго запаса ругательствъ на нѣмецкомъ языкѣ, выкрикивали по-русски площадную брань. Впечатлѣніе было таково, что, если бы не конвой, отгонявшій ихъ, то насъ разорвали бы на части, несмотря на наши красные кресты и присутствіе раненыхъ. Эта злоба была тѣмъ болѣе для насъ непонятна, что за наше короткое пребываніе въ Тильзитѣ нашими войсками не было причинено никакого зла мѣстному населенію, и городъ совершенно не пострадалъ во время сраженій. Докторъ Эпштейнъ ѣхалъ на телѣгѣ съ ранеными. Во дворѣ казармы, куда насъ привезли, нѣмецкій врачъ съ крикомъ набросился на него и приказалъ солдатамъ, наполнявшимъ дворъ, стащить его съ телѣги. Его избили прикладами и кулаками. Ко мнѣ, на глазахъ этого же врача, подошелъ нѣмецкій солдатъ, сорвалъ погоны и пытался сорвать шпоры, но онѣ были основательно прикрѣплены, и ему не удалось этого сдѣлать. Насъ повели въ корридоръ казармы, гдѣ допрашивали въ теченіе 4-хъ часовъ; за это время намъ не только не дали ѣсть, но даже не предложили сѣсть, въ то время, какъ нѣмецкіе офицеры ходили завтракать. Во время допроса насъ обыскивали и забирали положительно все, при чемъ это отбираніе вещей носило чисто произвольный характеръ: они отбирали то, что хотѣли, а не какіе-либо опредѣленные предметы. У меня напримѣръ они выбрали все изъ врачебной сумки, но самую сумку оставили. Во время допроса какой-то нѣмецкій штабный офицеръ, хорошо говорившій по-русски, ходилъ среди насъ ко корридору съ телеграммой, напечатанной на русскомъ языкѣ, въ которой говорилось о взятіи цѣлыхъ десятковъ тысячъ русскихъ плѣнныхъ и о предстоящемъ паденіи Парижа. Онъ очень интересовался произведеннымъ на насъ этой телеграммой впечатлѣніемъ. Послѣ обыска и допроса насъ помѣстили въ маленькую комнатку, такъ что кровати стояли въ 2 яруса, и оставался между ними очень узкій проходъ. Въ комнатѣ было такъ тѣсно, что становилось трудно дышать, тѣмъ болѣе, что двери были заперты, и со стороны корридора стоялъ часовой. Ходить въ уборную можно было только съ часовымъ. Вообще, выходить изъ комнаты совершенно запрещалось. Послѣ настоятельныхъ протестовъ 10 человѣкъ изъ насъ перевели въ другую комнату, такъ какъ вообще свободныхъ комнатъ въ казармѣ было много. Ѣсть намъ не давали, намъ разрѣшили черезъ спеціально приставленнаго нѣмецкаго солдата получать пищу изъ кухмистерской, причемъ нашъ рубль расцѣнивался въ 1 марку 60 пфениговъ. За чашку кофе съ маленькой булочкой мы платили 75 коп. Въ этой казармѣ мы прожили до 6 дней. Отсюда насъ повезли на маленькомъ пароходѣ по Нѣману. На пароходъ съ нами были посажены 2 русскихъ офицера, обвинявшихся въ жестокомъ обращеніи съ жителями. Они были связаны рука къ рукѣ и подлѣ нихъ, стоялъ часовой, который слѣдилъ, чтобы съ ними никто изъ насъ не смѣлъ разговаривать. Всѣхъ врачей и офицеровъ въ этой маленькой каютѣ было до 50 человѣкъ, и ѣхать было такъ тѣсно, что мы едва сидѣли. Въ вечеру мы пріѣхали въ Кранель (?) и насъ продержали въ этой каютѣ цѣлую ночь. Утромъ насъ посадили въ поѣздъ въ вагоны 3 класса и куда-то повезли. Нужно думать, что насъ умышленно возили по Познани и другимъ мѣстамъ Германіи на показъ, такъ какъ ѣхали мы трое сутокъ. Во все время пути намъ дали ѣсть только одинъ разъ, причемъ это была какая-то размазня, запить которую предложено было холодной водой. Еще разъ на какой-то станціи намъ разрѣшили выйти изъ вагоновъ и пройти въ буфетъ, чтобы купить себѣ что-либо поѣсть. Когда мы вышли на перронъ, насъ окружилъ конвой, и мы пошли къ буфету. Навстрѣчу намъ вышла группа нѣмецкихъ сестеръ милосердія, за которыми нѣмецкіе, санитары на подносахъ несли различную ѣду. Мы должны были остановиться. Сестры при насъ начали раздавать эту пищу нашимъ караульнымъ солдатамъ, при чемъ умышленно громко говорили: «Но только не для русскихъ собакъ». Во все время пути, кромѣ этого случая, мы были заперты въ вагонахъ. Въ 11 часовъ вечера на третій день нашихъ, мытарствъ мы пріѣхали въ Галле. Здѣсь мы были подвергнуты болѣе тщательному обыску съ раздѣваніемъ донага. Офицерскій лагерь въ Галле, куда насъ помѣстили, есть громадный заводъ, состоящій изъ основного большого корпуса и нѣсколькихъ меньшихъ. Въ этомъ громадномъ корпусѣ съ громадными фабричными окнами и съ асфальтовымъ поломъ было помѣщено нѣсколько сотъ офицеровъ французскихъ, русскихъ и бельгійскихъ. Въ небольшихъ же зданіяхъ были тоже размѣщены офицеры, но преимущественно изъ старшихъ и больныхъ. Спали мы прямо на полу, на маленькомъ тюфячкѣ. Было очень холодно и сыро. Столъ былъ отвратительный и попытки къ какому-нибудь улучшенію его были запрещены комендантомъ. Только генералы и тяжелобольные пользовались нѣсколько лучшимъ столомъ. Я страдалъ хроническимъ воспаленіемъ шейныхъ лимфатическихъ железъ и потому обратился черезъ переводчика, нашего врача одной изъ сибирскихъ бригадъ, къ нѣмцу-врачу съ просьбой перевести меня на лучшій столъ. Послѣдній, не объясняя причинъ, въ грубой формѣ отказалъ. Какъ послѣ объяснилъ мнѣ товарищъ-переводчикъ, нѣмецкій врачъ былъ ужасно на насъ золъ, такъ какъ будто бы у нѣкоторыхъ изъ русскихъ врачей были найдены ограбленныя у жителей вещи. Но его отношеніе и къ врачамъ нашихъ союзниковъ было нисколько не лучше. Такъ, напримѣръ, у французскаго врача совершенно порвались брюки и онъ обратился къ нѣмецкому коллегѣ съ просьбой дать ему разрѣшеніе на покупку новыхъ брюкъ или матеріи для нихъ. Тотъ отказалъ. На вопросъ же француза, какъ онъ можетъ выйти изъ такого не совсѣмъ удобнаго положенія, нѣмецъ засмѣялся и сказалъ: «ну что же, будете санкюлотомъ». И французъ, не смотря на ноябрь мѣсяцъ, ходилъ недѣли двѣ въ кальсонахъ, пока какимъ-то образомъ не досталъ брюкъ. Прогулками мы пользовались только во дворѣ завода, окруженнаго большимъ каменнымъ заборомъ. Никакихъ присособленій для купанья не было. Была, одна маленькая комната, куда сходились Жильцы различныхъ фабричныхъ зданій, чтобы умыться, тамъ были обыкновенные водопроводные краны. Продукты уменьшались не по днямъ, а по часамъ. Когда я прибылъ въ Галле, то въ лагерной лавочкѣ можно было еще купить кое-какіе консервы, бѣлую булку, изрѣдка масло или, вѣрнѣе, маргаринъ, но когда я уѣзжалъ въ ноябрѣ мѣсяцѣ, въ этой лавочкѣ уже ничего съѣстного не было. Тамъ еще можно было купить очень много ваксы, всевозможныхъ бритвенныхъ и другихъ приборовъ и, какъ исключительную рѣдкость, кое-какіе консервы. Въ ноябрѣ 1914 года меня послали въ лагерь Алтенграбовъ подлѣ Магдебурга, лагерь на 30.000 плѣнныхъ. Тамъ я нашелъ 40 франц. врачей и около 15–18 русскихъ. Врачи жили въ казармахъ по много человѣкъ, въ комнатѣ, а плѣнные въ конюшняхъ безъ отопленія, съ землянымъ поломъ. У огромнаго большинства не было шинелей, почти у половины не было сапогъ, спали на полу на тонкомъ соломенномъ матрацѣ съ однимъ одѣяломъ. Было очень холодно и невѣроятно сыро. Никакихъ приспособленій для осмотра больныхъ не было. Амбулаторію приходилось вести подъ открытымъ небомъ. Больные должны были въ дождь, холодъ и вѣтеръ раздѣваться на дворѣ, гдѣ мы ихъ и осматривали. Въ лагерѣ была маленькая комнатка съ землянымъ поломъ, но съ кроватями, и эта комната носила громкое названіе «лазаретъ». Въ этой комнатѣ могло помѣститься не болѣе 30 человѣкъ, такъ что удовлетворить нужды массы больныхъ она ни въ коемъ случаѣ не могла. Гулять намъ, врачамъ, разрѣшалось по одной указанной аллеѣ, длиною съ версту, дальше которой мы никуда не имѣли права ходить. Столовались мы изъ лагерной лавочки-столовой. Но намъ было разрѣшено покупать кое-что въ кофейнѣ, которая была на этой аллеѣ. Бараки для солдатъ начали строить только съ средины декабря. Они строились изъ тонкой шеловки съ одной желѣзной печкой, крыша покрывалась толемъ. Подъ лазаретъ было отведено два съ половиною такого же типа барака. Питаніе въ лазаретѣ больныхъ отличалось отъ питанія лагернаго только тѣмъ, что можно было выписывать добавочную порцію молока, причемъ количество этихъ порцій было крайне ограничено. Въ баракахъ было очень холодно. Всѣ голодали. Паразиты буквально заѣдали людей. Несчастные съ отчаянія, не зная, какъ избавиться отъ нихъ, закапывали совершенно покрытую вшами одежду въ землю и лежали въ баракахъ голые. Бань не было, нѣмецкій шефъ лазарета — уроженецъ одной изъ прирейнскихъ провинцій, по спеціальности гигіенистъ, старался хоть чѣмъ нибудь улучшить положеніе плѣнныхъ. Но былъ безсиленъ. Къ слову сказать, за все время моего плѣна это былъ единственный нѣмецкій врачъ, который относился къ намъ и къ плѣннымъ по-человѣчески, но это былъ не нѣмецъ, онъ былъ эльзасъ-лотаринжецъ. Въ лагерѣ все время были случаи заболѣванія холерой, и много больныхъ сыпнымъ тифомъ. Плѣнные посылокъ не получали. Письма шли очень плохо. Въ январѣ мѣсяцѣ докторъ Бобинъ и я были высланы въ лагерь Цербстъ около Магдебурга. Тамъ было 2.000 французовъ и 3.000 русскихъ. Мы застали тамъ 5 французскихъ врачей. Въ двухъ верстахъ отъ лагеря находился одноименный небольшой городокъ, на краю котораго стояла казарма, превращенная въ лазаретъ для плѣнныхъ. Въ этой казармѣ мы должны были жить и два раза въ день — до и послѣ обѣда — ходить въ лагерь на работу. Насъ всегда сопровождалъ нѣмецкій часовой съ ружьемъ. Пища наша была крайне скудна. Намъ давали то, что ѣли наши больные солдаты. Мѣстный врачъ-нѣмецъ по фамиліи Яръ представлялъ изъ себя полную противоположность врачу-эльзасцу. При первой же встрѣчѣ онъ очень долго разспрашивалъ меня о чинахъ и спрашивалъ, сколько я получалъ жалованія, какъ старшій врачъ полка. Я сказалъ ему. Онъ рѣзко перебилъ меня, замѣтивъ, что это неправда. Это была первая наша встрѣча. Немного времени спустя мы обратились къ нему съ просьбой улучшить нашу пищу, или разрѣшить намъ покупать ее въ офицерскомъ казино. Онъ рѣзко отказалъ. Тогда мы устроились съ женой нѣмецкаго фельдфебеля, которая, тайкомъ, за плату въ 60 марокъ съ человѣка согласилась прикармливать насъ. Вообще, марка играла крупную роль въ нашей жизни. На нее можно было купить почти каждаго нѣмца. Лагерный околотокъ существовалъ только на бумагѣ. Это была часть барака, въ которой не было даже табуретки, чтобы сѣсть. Наша работа начиналась съ 8-ми часовъ утра. Къ 11 въ околотокъ являлся Яръ. Къ его приходу мы должны были отобрать тѣхъ больныхъ, которыхъ считали нужнымъ по состоянію ихъ здоровья освободить отъ работъ или помѣстить въ лазаретъ-казарму. Сами мы въ этомъ смыслѣ ничего предпринять не могли. Намъ запрещенъ былъ даже входъ въ лазаретъ, и всякое общеніе, съ больными, хотя мы жили, какъ я уже сказалъ, въ комнатѣ, помѣщавшейся въ зданіи лазарета. Явившись въ околотокъ, докторъ Яръ ни одного больного не осматривалъ, ему просто доставляло удовольствіе немного поглумиться надъ нами, и онъ, указывая пальцами на больного, спрашивалъ: «у этого что». Когда мы сообщили ему діагнозъ болѣзни, онъ, не прикоснувшись пальцемъ къ больному, начиналъ смѣяться надъ нами и критиковалъ діагнозъ съ грубой ироніей. Вообще, это былъ абсолютный неучъ. Французскіе врачи устраивали на этой почвѣ цѣлые фарсы. Они брали совершенно здороваго французскаго плѣннаго, и когда приходилъ Яръ, ставили самый невѣроятный діагнозъ и настойчиво и убѣдительно съ серьезной миной отстаивали этотъ діагнозъ. Послѣ долгихъ споровъ, опять-таки не осматривая предполагаемаго больного, Яръ отправлялъ его, но уже не въ свой лазаретъ плѣнныхъ, которымъ онъ завѣдовалъ, а въ городскую больницу, очевидно, не надѣясь на свои силы. Медикаментовъ въ лагерѣ почти не было. Послѣ самыхъ настойчивыхъ и многодневныхъ просьбъ и требованій онъ ограничивался въ лучшемъ случаѣ обѣщаніемъ выписать таковые, а затѣмъ дѣлалъ видъ, что забылъ. Послѣ безсмысленныхъ споровъ въ околоткѣ, повторявшихся изо дня въ день, начинался обходъ лагеря. И онъ требовалъ, чтобы мы, русскіе врачи, присутствовали при этой комедіи. Мы должны были сопровождать его всюду. Онъ заходилъ въ бараки, на кухню, но мы не имѣли права входить туда. Мы должны были стоять у дверей на дворѣ въ различную погоду и ждать, пока онъ соблаговолитъ выйти. Въ лазаретѣ, гдѣ мы жили, намъ прислуживалъ легко больной. Отъ него мы узнали, что Яръ совершенно не лечитъ больныхъ. Всѣ его функціи въ лазаретѣ ограничивались тѣмъ, что онъ проходилъ черезъ палату, грозно посматривая на выстроившихся больныхъ у ножныхъ концовъ своихъ кроватей. Въ лагерѣ свирѣпствовали массовыя избіенія. Каждый часовой и вообще начальствующій нѣмецкій нижній чинъ имѣлъ палку. Били походя, но били исключительно русскихъ. Избіеніе француза считалось величайшей рѣдкостью. Было много штыковыхъ ранъ. Я безпрерывно докладывалъ Яру объ этомъ и показывалъ избитыхъ и раненыхъ. Бѣлья не давали. Одежда — одно отрепье. Сапоги были отобраны. Такъ какъ потолка въ баракахъ не было, а была непосредственно тонкая шеловочная крыша, покрытая толемъ, людей же въ баракахъ было набито полно, то охлаждавшійся на этомъ потолкѣ-крышѣ паръ весь вечеръ и всю ночь капалъ, какъ дождь, на спавшихъ на полу плѣнныхъ. Голодъ былъ настолько силенъ, что плѣнные искали въ мусорныхъ ямахъ всякіе отбросы и ѣли ихъ. При прививкахъ, не стѣсняясь нашимъ присутствіемъ, нѣмецкій унтеръ-офицеръ направо и налѣво раздавалъ затрещины. Съ комендатурой мы не имѣли ничего общаго. Мы все должны были передавать черезъ доктора Яра. За цѣлый годъ комендатура только, однажды обратилась непосредственно ко мнѣ съ запросомъ, на какомъ основаніи я имъ постоянно надоѣдаю своими жалобами на дурное обращеніе съ плѣнными, въ то время, какъ въ нѣмецкихъ газетахъ имѣется статья, въ которой сказано, что нашимъ плѣннымъ живется настолько хорошо, что нѣмецкое населеніе требуетъ ухудшить ихъ положеніе, и комендатура требовала отъ меня прекращенія жалобъ. На эту. же тему пускался постоянно съ нами въ разговоры и докторъ Яръ. Онъ упрекалъ меня, что я вѣчно недоволенъ. Я замѣтилъ ему, что это не недовольство, а просто передача поступившихъ ко мнѣ заявленій объ истязаніяхъ отъ нашихъ плѣнныхъ. Онъ имѣлъ нахальство, несмотря на то, что я постоянно показывалъ ему избитыхъ и израненныхъ, наброситься на меня съ упрекомъ, почему я до сихъ поръ никого изъ избитыхъ или раненыхъ ему не показывалъ. Я опять начиналъ показывать ему таковыхъ, онъ опять дѣлалъ видъ, что забывалъ, и снова повторялись приведенныя выше сцены упрековъ. Какъ иллюстрація обращенія съ плѣнными можетъ служить случай съ сыномъ директора департамента таможенныхъ сборовъ, вольноопредѣляющимся, если не ошибаюсь, Матисенъ: нѣмецкій унтеръ-офицеръ послалъ его въ отхожее мѣсто кого-то позвать. Недовольный тѣмъ, что М. будто бы медленно шелъ, онъ вбѣжалъ туда и ударилъ кулакомъ по головѣ М. такъ, что сбилъ его съ ногъ, а когда М. поднялся, то столкнулъ его въ яму (отхожее мѣсто было устроено въ видѣ ямы, поперекъ которой была положена простая доска). Упавшій едва вылѣзъ, весь испачканный. Тогда, при гомерическомъ хохотѣ, нѣмцы схватили его и бросили въ стоящую между бараками на случай пожара бочку съ водой. Такіе примѣры глумленія надъ плѣнными были сплошь и рядомъ.