Полосы на окнах - [17]

— Отчего же вы ковры свои не продадите? Вся квартира у вас в коврах, а вы платочки…

Они нахмурились.

— Питаемся скромно, платочки нас выручают.

— Ковры бы вас сразу выручили.

— На чёрный день бережём.

— А мы всё продали, остались одни мои газеты…

— Ковры у нас уникальные, — сказали старушки.

Газеты мои тоже уникальные, подумал я, но я их продаю. Каждая моя газета стоит уникального ковра. Просто у нас чёрный день настал, а у них не настал, только и всего.

— Были бы у меня ковры, — сказал я, — продал бы я их все до одного, а газеты сохранил.

— Ах, какой ты умник-разумник! — Старушки обиделись и пошли с кружевными платочками вдоль зелёных рядов.

Я продал мои последние газеты и увидел вывеску. Под этой вывеской сидел старик с корзиной. Кривыми буквами было начиркано на дощечке: «БЫДЫС». Карманы мои были набиты деньгами, одна двойная газета стоила два рубля, я мог бы и БЫДЫС купить, но что это такое — не знал.

— Питис, — сказал старик.

— А у вас там написано быдыс, — сказал я.

— Пытис, — сказал старик.

— Там-то у вас быдыс, а вы то питие, то пытис, непонятно…

Старик вздохнул.

— Купи пытыс, — сказал он.

Ах, вот оно что! Он хочет сказать: купи птиц! И в этой корзине у него птицы. Как раз оттуда зачирикало, а потом пискнуло. Просто старик плохо по-русски выговаривает это слово, а пишет и вовсе быдыс. Надо же! Пять букв, и все неверные. Да мне в школе за такое слово не то что единицу — ноль поставят.

— Якши быдыс, — говорит. Хорошие, значит, птицы.

— Давайте, — говорю, — дедушка, я вам надпись переделаю, никто ведь не поймёт, что у вас там написано.

А он мне птичку вытащил из корзины и показывает. Красивенькая птичка, прелесть, где он только её поймал.

— Не купят, — говорю, — у вас птиц, дедушка, с такой вывеской. Никто ведь не знает, что у вас там в корзине лежит. — Перевернул я дощечку, написал мелом «ПТИЦЫ» и говорю: — Вот так, теперь у вас торговля вовсю пойдёт.

А он головой кивает и птичку мне протягивает.

Хорошо бы купить птичку Бобе, да ему сейчас пирожок больше нужен.

Иду, а в голове у меня БЫДЫС вертится.

Собачка за мной увязалась.

— Быдыс… — зову её, — быдыс…

Тут война, а тут быдыс… И там пять букв, и тут пять букв. Как бы, думаю, слово «война» переделать, чтобы вроде быдыса получилось. Старался, старался, бросил эту затею, война войной остаётся…

………………….

— Купил пирожок? — спросил Боба.

Я развернул бумагу, в которой были завёрнуты пирожки: один с мясом, один с картошкой, один с повидлом…

— Наши ноты! — воскликнула мама. — Тебе завернули в них пирожки!

— Надо всегда заворачивать пирожки в чистую бумагу, — сказал Боба.

Я постоял минутку, посмотрел, как он хорошо ест, схватил новую пачку газет и побежал менять их на папины ноты.

12. Дерево

Летят палки и камни в листву, ломают ветки. Сыплется тутовый красный дождь с камнями и палками. Бросаемся под дерево, сшибаемся лбами, ползаем по тротуару, суём в рот пыльные расплющенные ягоды. Шарахаются прохожие, обходят стороной. Одна палка зацепилась за ветку и покачивается — целое бревно. Никто на неё внимания не обращает, лишь бы к ягодам успеть. В самом центре города, напротив университета, растёт это дерево.

— Голову свою не жалеют, так дерево бы пожалели, — закричали из окна университета, — прекратите кидать!

Все разбежались.

Я стоял, прислонившись к стене, тёр ушибленное место. Палка с дерева всё-таки саданула мне по плечу.

— Я думаю, самое подходящее время, — сказал Толик, — залезть на дерево и потрясти.

Ни разу ещё не видел, что кто-нибудь из мальчишек осмеливался залезть на это дерево. У всех ведь на виду.

— Пока нет ребят, — сказал он, — время самое подходящее.

— Лезь, пожалуйста, — сказал я, — кто же тебе запрещает.

— Кто отгадает, в какой руке, тот и полезет.

— Что в какой руке? — Я не сразу сообразил.

— Да ну тебя, время не теряй.

— Ах, ну давай, давай! — Я взял поспешно с земли камешек. — В какой руке у меня камешек?

Он хлопнул по руке и отгадал.

— Значит, мне лезть?

— Тебе.

— Давай снова.

— Нечестно.

Дёрнуло меня его слушать! Я и не думал лезть.

— А ты с ягодами не сбежишь? Пока я слезу с дерева, сто раз сбежать можно.

— Да ты что?! — Он раскрыл на меня глаза, будто такое на свете быть не может, что он сбежит. — Нечестно ведь. — Он опять раскрыл свои глаза.

— Да брось ты, всё нечестно да нечестно, видали мы таких на базаре!

— Видали где?

— На базаре, где ещё. Разных там шапочников…

— Каких таких шапочников?! — Видно, не знал он никаких шапочников, в жизни их не видел.

— Каких, каких… — говорю. — Разные там кепки делают из брюк и пиджаков.

Он от меня даже попятился.

— Не мог ты меня видеть на базаре, чего мне на базаре делать?

— Ишь ты, не мог… я вот мог. Никак не пойму, притворяешься ты или нет.

— Чего же мне притворяться, когда я отгадал, — искренне удивился он, — а ты не отгадал, выходит, ты и притворяешься. Послушай, как же из брюк шапки делают, неужели правда?

— Делают, делают, — сказал я, — кепки, а не шапки.

— Никогда бы не подумал, это ведь чудеса!

— Не больно чудеса, — сказал я, — да ну тебя…

— На твоём месте я бы всё-таки полез на дерево, — сказал он.

— А если не полезу?

— Нечестно.

Глупо лезть, очевидно. Народ мимо проходит, неужели бы он полез? Обижается всё время, удивляется… Натрясу я ему ягод, а он их соберёт и уйдёт. Настанет тогда моя очередь удивляться и обижаться.