Полонянин - [17]

И младшие ведуны его подхватили:

— Славен и триславен буде! Громотворение яви! А за ведунами и люд затянул:

— Правины от Кола и до Кола-а!

И громыхнуло вдруг громом среди зимы, среди неба, от мороза звонкого.

— Слава! — радостно народ закричал.

И еще раз громыхнуло, да так оглушительно, что 0блак дернулся. Я его придержал, по храпу погладил.

Тут солома на краде вспыхнула. Будто и правда в нее молния ударила.

— Силен ведун у Перуна вашего, — невольно у меня вырвалось. — Эко громами раскатывает.

— Да это не он. Это за частоколом помощники его в лист железный вдарили, — рассмеялся Святослав, но Ольга так на него зыркнула, что каган сразу язык прикусил и не до смеха ему стало. А пламя пуще прежнего занялось. Жаром требище накрыло. От крады дым в небушко повалил. Палились туши свиные — вкусный дух по капищу пополз, аж защекотало ноздри.

— Сыться, Перуне, дарами нашими! Слава тебе во веки веков! — Ведун поклон земной кумиру отвесил, а вслед за ним все на требище до земли Перуну поклонились.

Все, да не все.

Святослав так на коне и остался, Ольга с Соломоном в санях сидели, я не захотел перед Даждьбожьим врагом спину гнуть, а слева от меня над согбенными людьми гордо высился Ицхак бен Захария, посадник хозарский. Стоял он и от запаха паленой свинины морщился.

А Соломон ничего, даже бровью не повел. Он по делам своим лекарским и не такого нюхивал. Сидит как ни в чем не бывало, с Ольгой о чем-то перешептывается.

Прогорела солома быстро. Погас пал, распрямились спины. Люди снова Громовержцу славу крикнули, и ведун в сторонку отошел — он свое дело сделал.

Мясники наперед вышли. Зацепили крюками тушу опаленную, из крады вытянули, ножами сажу счистили. Подскочил Своята, под челюстью у свиньи прорез сделал, через рот петлю ременную просунул и в прорез ее выпростал. Вставил в петлю палку, ремень натянул.

— Готово! — крикнул.

Схватились мясники за ремень, через перекладину воротную перекинули, потянули дружно, и повисла туша тяжелая между, землей и небом. А Своята на животе у свиньи дугой надрез сделал, брюшину с сосками розовыми отнял и в подставленную бадейку откинул.

— Обрати внимание, княгиня, — услышал я шепот Соломона, — нутро свиное очень на человечье похоже…

Своята меж тем работу свою продолжал, большую золотую чашу ему Звенемир подал, он ее к туше подставил, жилку какую-то поддел, брызнула кровь и по ножу побежала.

Радостными криками встретила толпа кровопролитие. Высоко над головой поднял чашу ведун, кровь в ней парится, а народ шумит. Подошел ведун к кумиру, окунул пальцы и губы Перуна помазал.

— Слава Перуну!

— Слава!

Звенемир народу поклонился и к нам направился. Подал чашу Святославу.

— Прими, каган и Великий князь! Прими чашу сию с рудой [27] от стола Перунова!

Принял чашу мальчишка, пригубил ее, глоток сделал.

— Соленая, — улыбнулся.

Взглянул я, а у него, как и у кумира Полянского, губы в крови. Капля густая по подбородку Святослава сбежала и на подол дорогой одежи упала. Утерся рукавом каган.

— Слава Перуну! — звонко крикнул.

— Слава! — эхом отозвалось на требище. Вернул Святослав чашу кровавую ведуну. Окинул взглядом капище и рукой махнул.

Тотчас из рядов дружинников Свенельд вышел, подошел к нам, стремя Святославу облобызал, крикнул громко:

— В верности я кагану поклялся и клятву свою подтверждаю!

А мальчишка палец в чашу обмакнул и начертал на лбу у дяди своего знак огня [28].

Ольга шкуру медвежью в ногах откинула, а под ней ларец, железными полосами окованный. Подняла она крышку, и ахнул Соломон. Ларец полон денег.

— Получи, воевода, плату за службу верную. — И три деньги золотых Свенельду в ладонь отсчитала.

Спрятал воевода деньги в калиту, к дружине вернулся, а от ратников уже следующий бежит — доспехом побрякивает. Губами в стремя ткнулся, клятву давешнюю подтвердил, крестом кровавым на лбу отметился, две деньги золотом ему Ольга сунула. Третьим мой знакомец Претич оказался. Тот в сотниках не обжился еще как следует, оттого двум деньгам несказанно обрадовался. В пояс Ольге поклонился:

— Не забуду вовек ласки твоей, благодетельница, — шепнул и радостный, к своим отправился.

Пять сотников — десять золотых. Кровь меж тем в чаше совсем загустела, так Своята уже вторую тушу обделал. И вновь руда горячая запенилась.

Потом десятники пошли, им по одной деньге досталось. Лишь Алдану-десятнику за заслуги, мне неведомые, два золотых обломилось. А с простыми ратниками серебром рассчитались. По деньге на нос.

До самого вечера расчет велся. Замерз я, на одном месте стоя. Вот когда рукавицы ключниковы пригодились. А то руки мои, морозом побитые, не смогли бы коня так долго сдерживать. Стоял я, с ноги на ногу переминался, а сам дивился: у нас, бывало, от князя Благодар получить за награду великую считалось. Я серьгой подаренной, словно ценностью великой, дорожил. Когда пришлось ее на рану Торбьерна пожертвовать, виду не подал, но обгорился весь. Страшно рад был, когда конунг мне новой серьгой отдарился. До сих пор ее в ухе ношу и горжусь даром. А здесь все на деньгу меряется, и верность, и преданность. Но как тут судить — у каждого рода свои обычаи.

Когда на воротах одиннадцатая туша повисла, посадников черед наступил. Этим также по золотому Ольга выдала, а Святослав кресты на лбы возложил. Только Ицхак не окровавленным остался, лишь поклонился учтиво. Веру чужую в Киеве почитали, так еще от Олега повелось.