Полнолуние - [48]

Но и пасека имела свои прелести, она была всегда желанной, звала к себе, снилась, как родной дом в чужой стороне. Долгие летние дни, росистые утра (Сайкин любил походить босым по холодившей ступни мокрой траве), заботы по расселению пчелиных семей, сбор меда, этого жидкого нектара с плавающими в нем кусочками вощины и остатками белых личинок (Сайкин мог выпить его сразу стакан, как молодого вина), полуденное, сонное жужжание пчел, пряный запах подвяленной травы в шалаше, тихие вечерние зори с пением птиц и дымкой по-над Качалинской рощей — только вспомнишь все это, как приятно защемит сердце.

Любил Сайкин и просто посидеть возле ульев, понаблюдать, как планируют на леток одна за другой пчелы, отягощенные взятком, как деловито спешат к сотам и, опорожнившись, снова взлетают, да так интересно, точно самолеты с аэродрома. А вон команда санитаров занялась уборкой гнезд. Одни тащат вон разный мусор, трупы трутней, другие проветривают улей, пригнув повернутые к летку головки и быстро-быстро взмахивая крылышками, которые сливаются в движении, как настоящие вентиляторы.

Изучая жизнь пчел, Филипп Артемович дивился необычной рабочей организованности, четкому распределению обязанностей, которых порой недоставало людям. Только подумать, какой порядок в улье! Пчелы неутомимо собирают нектар и пыльцу, поддерживают благоприятную температуру и влажность воздуха с точностью какого-нибудь научного учреждения, ревниво стерегут свое жилье. Попробуй сунься чужак — несдобровать! И нахлебников не терпят, изгоняют из гнезд.

Жизнь пчел привлекала Филиппа Артемовича еще и потому, что и сам он был трудолюбив, ценил порядок и основательность и, как пчела, набивал добром и оберегал свой дом, был в постоянной заботе о благополучии семьи, да только почему-то слыл куркулем, мешочником…

Постиг он тонкости целебных свойств маточкиного молочка, прополюса, пчелиного яда, знал толк в меде, в чем отличие уфимского липового от дальневосточного, насколько нежнее вкусом и тоньше ароматом донниковый — кипрейного, гречишный — подсолнечникового, чист ли мед или с примесью кукурузной патоки, крахмала, пади, чем грешили некоторые пчеловоды, и как уличить фальсификатора (сам он в этом был честен и презирал мошенничество). Другое дело — сбыть продукт подороже, провернуть выгодную операцию, тут Сайкин своего не упускал!

Одно только в эти дни, перед отъездом в город, беспокоило. В последнее время Елена совсем забегалась, ела когда придется, второпях, мотаясь по полям, а теперь стала еще и ночи прихватывать. Гас электрический свет — зажигала лампу-трехлинейку и все что-то писала, высчитывала, а у самой глаза слипаются, и уже не видит, что там перо выводит на бумаге.

— Что ты все строчишь? — не выдержал, крикнул однажды из своей комнаты Сайкин.

Елена вздрогнула, как бы очнувшись от забытья, и перо быстрее прежнего забегало по бумаге.

— Конспектирую, — сказала она, ниже склоняясь над столом.

— Посмотри, на кого ты стала похожа! От тебя скоро все женихи отвернутся.

Елена вяло улыбнулась, с неохотой оставила работу, погасила свет. Но на другой день все повторилось А потом вдруг огорошила:

— Дядя, я с вами насчет поездки в город хочу поговорить.

— Ну, ну, слушаю.

— Вы и не понимаете, как меня позорите.

— Эх, дочка, говоришь наболмочь! Чем же я позорю? Тем, что свой мед продаю?

Елена и не предполагала, как обидела Сайкина. До этого дня он считал, что все делает для благополучия семьи, теперь выходило — во вред. Он вышел из своей комнаты, устало сел на низкую скамейку, вертя в руках очки для чтения. Елена неожиданно для себя открыла, что Филипп Артемович за последний месяц сильно постарел.

— Ишь ты, позорю, — сказал он угрюмо, словно самому себе. — Медом торгую… А ты знаешь, на что пять лет жила в городе, где деньги брались?

В негодовании он думал: «Вон до чего дело дошло! Это что же такое? За любовь и заботу родителя дочь платит черной неблагодарностью».

— Дядя, и вы войдите в мое положение. То и дело слышу в конторе: «Ты не даешь нам машину на базар в райцентр, а отец твой возит мед чуть ли не в Москву». — Елена смотрела на Сайкина глазами, полными слез. — Даже вчера на собрании… говорю: «Надо кончать с мешочниками», а самой стыдно перед ребятами.

— Кончай, кончай!

— Вот устроим комсомольские посты…

— Это еще что такое? Какие посты? — забеспокоился Сайкин. Сразу же померещились дотошные дружинники с красными повязками на рукавах, расставленные на всех перекрестках: «А ну показывай, дядя, что в подводе! А где ваша колхозная справка?»

— Вон оно что! — Сайкин, упираясь руками в колени, тяжело поднялся с низкой скамейки.

— Что же вы ничего не скажете, дядя?

— А чего говорить? Хуже жизни не придумаешь!

…Вечером, возвращаясь с почты, он завернул в колхозную кладовую. Дверь была настежь, в глубине конторки светила электрическая лампочка под абажуром: Чоп корпел над месячным отчетом.

— У меня к тебе просьба, кум, — сказал Сайкин и положил ему на плечо руку. — В кладовую на время… пока это дело пройдет… мой мед. Рядом с колхозным незаметно будет.

— Это дело не пойдет, — передразнил Чоп и сбросил с плеча руку.