Полное собрание стихотворений - [10]

Шрифт
Интервал

Хлеб украденный молча есть,
Огорчаться и ненавидеть...
Отпусти же меня скорей
В тишину Твоей звездной рощи,
Где заветной мечты моей
Ничего нет легче и проще!
1947

62. Радость

Пусть дано тебе жизней много,
Но сейчас ты живешь одну.
Пусть она только слог, но слогом
Строишь слово. Служи ему.
Строй его хорошо и просто,
Как в горах одинокий дом.
Пусть доска и пила, как сестры,
Породнятся в труде твоем.
Будь расчетлив в числе и мере,
Не волнуйся и не спеши.
А построишь - над низкой дверью
Надпись четкую напиши.
Чтобы люди, прочтя, узнали,
Что в рабочие будни дней
Жил ты в радости и в печали,
Но что радость была сильней.
Что ее ты, входя сегодня
К ней хозяином на порог,
Не украл, не купил, не поднял -
Сам сработал и уберег.
1948

63. Чудо стебля

Вглядись в упругий стебель ржи.
Пойми его. И после, ночью,
Себе же сам перескажи
Все то, что увидал воочью.
Расчетам всем наперекор
И всем наперерез законам,
Стремит он в солнечный простор
Свою отвесную колонну
И замирает, увенчав
Ее тяжелой капителью.
Какая кладка кирпича
С такою совладала б целью?
Какой бы выдержал бетон
Такие трепетные взлеты?
Он был бы рухнуть обречен,
Дворец, закинутый в высоты!
И где бы отыскался тот,
Постигший все науки, гений,
Что хоть расчислил бы полет
Его легчайших сочленений?
А он - построен и стоит,
Нерукотворен и чудесен,
И о нездешнем говорит
Стройнее самых стройных песен.
И так обычен он в своем
Величии необъяснимом,
Что ты пригожим летним днем
Проходишь равнодушно мимо.
Ты скуден скудостью земной,
Не веришь ни в какое чудо...
А вот оно перед тобой,
Спокойным вестником «оттуда»!
Свидетелем, что есть ответ
На горечь всех твоих сомнений,
Что там, где строит вечность, нет
Невыполнимых вычислений.
1949

64. Жизнь

Это все гораздо сложнее,
Чем в мудрейшей из наших книг.
Жизнь твоя... - ты сроднился с нею,
Как к любовнице к ней привык.
Ездишь с нею по ресторанам,
И закуриваешь, не спросясь,
И на коврик ее медвяный
На ботинках приносишь грязь.
А она?.. Для нее названья,
Как ни бейся, не подберешь!
В ней и вечности замиранье,
И мгновенья живая дрожь.
В ней - минувшего тяжкий камень
И грядущего легкий пар.
Зачарованными путями
Пролегает ее тропа.
Светят солнца в нее и луны,
И пронизывают ее
Золотые, тугие струны -
Мира звонкое бытие.
И совсем не словами - песней
Говорит, наклоняясь к ней,
Светлоликий, крылатый вестник,
Верный спутник судьбы твоей.
И, от этих сияний звонких,
Этих песен, блужданий, встреч
Обессилев, она ребенком
Хочет рядом с тобой прилечь.
С ней бы надо как с самой хрупкой,
Самой кроткой и чистой быть,
Озабоченною голубкой
Над ее головой кружить;
Отдыхать на плече покорном,
Словно в бурю на берегу,
И клевать золотые зерна
Из ее приоткрытых губ.
1949

65. Поединок

В этом замке все уже давно
Язвой тления поражено.
Бледно-розоватая стена
Празеленью мутной солона.
Солнечных часов хромой паук
Полустертый вяжет полукруг.
Статуя с отбитою рукой
Сторожит свой собственный покой.
И морщинами со всех сторон
Трещины змеятся вдоль колонн.
Никого не любят здесь, не ждут.
Смерть как будто торжествует тут.
Но вверху, на каменном гербе,
Ласточка гнездо свила себе.
Но у входа тяжкая плита
Корнем дерева приподнята.
Но зимой, в сиреневую рань,
Мох со статуй сгладывает лань.
А кругом в снегу бежит, таясь,
Заячьих следов живая вязь.
Новой жизни свежие ростки
Здесь повсюду внятны и близки.
Пусть еще несмелая, она
С виду беззащитна и нежна.
Но в веках она переживет
Твердость скал и неизбывность вод.
Слабую, беспомощную плоть
Крепче камня сделал нам Господь.
С каждым летом камни хрупче тут,
Но пышней азалии цветут.
И весенней ласточки слюна
В беге дней прочнее, чем стена.
Нетерпеньем тела и души
Подгоняемая, жизнь спешит.
Стройным сыном, словом и мечтой
Жизни ты навек причастен той.
Не пугайся тленья и могил.
Навсегда бессмертен тот, кто жил!
1947

66. Памяти горьких лет

Не сейчас! - в Христово Воскресенье,
Под адриатический прибой,
В померанцевых садах Мантеньи
Было бы нам встретиться с тобой!
А на самом деле: ночь и стужа,
Степь и паровозные гудки.
Перед фонарем снежинки кружат -
С наших мертвых яблонь лепестки.
В обреченные, дурные годы
Мы с тобой, любимая, живем...
Почему же в эту непогоду
Все-таки нам хорошо вдвоем?
На твоей щеке снежинки тают,
И рука под шубкой горяча,
А висок так сладко отдыхает
В узкой ямке твоего плеча.
Скрипнули и заскулили оси...
Вот мы снова в безымянный путь
Равнодушные тела уносим,
Забывающие отдохнуть.
Потерпи еще немного! Вскоре
Мы проснемся в странной тишине,
Взглянем - и внизу увидим море
С парусом на голубой волне.
Побежим к нему крутой тропинкой
Сквозь притихший сад, где там и тут
Ящерицы с изумрудной спинкой
Золотые грозди стерегут.
Задыхаясь, ступим на горячий,
Жемчугом унизанный песок, -
И поймем... и так легко заплачем,
Как я в детстве только плакать мог.
А оставленные нами трупы
Выкинут соседи на ходу.
Разве им понять, слепым и глупым,
Нашу радость и свою беду?
Разве мы вернемся и расскажем,
Что мы белым парусом плывем,
Белой пеной ворох кружев вяжем,
Свежим ветром в облаках поем?
Потерпи еще, моя родная!
Нам уже совсем недалеко
До почти немыслимого рая,
Где светло нам будет и легко!
1946

67. Просьба

В день, когда уже ничто не может
Возвратить утраченные дни,
В час, которого не будет строже, -
Об одном прошу Тебя я, Боже:

Еще от автора Дмитрий Иосифович Кленовский
«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)

На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.


Рекомендуем почитать
Преданный дар

Случайная фраза, сказанная Мариной Цветаевой на допросе во французской полиции в 1937 г., навела исследователей на имя Николая Познякова - поэта, учившегося в московской Поливановской гимназии не только с Сергеем Эфроном, но и с В.Шершеневчем и С.Шервинским. Позняков - участник альманаха "Круговая чаша" (1913); во время войны работал в Красном Кресте; позже попал в эмиграцию, где издал поэтический сборник, а еще... стал советским агентом, фотографом, "парижской явкой". Как Цветаева и Эфрон, в конце 1930-х гг.


Зазвездный зов

Творчество Григория Яковлевича Ширмана (1898–1956), очень ярко заявившего о себе в середине 1920-х гг., осталось не понято и не принято современниками. Талантливый поэт, мастер сонета, Ширман уже в конце 1920-х выпал из литературы почти на 60 лет. В настоящем издании полностью переиздаются поэтические сборники Ширмана, впервые публикуется анонсировавшийся, но так и не вышедший при жизни автора сборник «Апокрифы», а также избранные стихотворения 1940–1950-х гг.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".