Полночный полдник - [27]

— Моя кровоточащая плоть — чудное зрелище! — поддразнила я. — Знаешь, Иэн, я понять не могу, зачем я тебе нужна.

— Да, знаю.

— Ты можешь найти себе кучу потрясающих или богатых женщин, а можешь — и потрясающих, и богатых.

— Они у меня есть.

— Имей в виду, мне хватает уверенности в себе, — заметила я. — Мне приятно считать, что я обладаю целым рядом поразительных качеств, а моя девичья наивность наверняка прельщает такого распутника, как ты.

— Ты говоришь так, будто я мечтаю похитить тебя из женской школы при монастыре. — Иэн расплылся в озорной улыбке. — Я же сказал, почему ты меня восхищаешь. Уже не помнишь?

Конечно же, помню. Он сказал, что мой вкус — это как жить, умереть и опять ожить; его определение кажется мне одновременно зловещим и загадочным.

— С трудом припоминаю ту извращенскую чепуху, которую ты выдал однажды.

Он рассмеялся, а потом вполне серьезно заявил:

— Милагро, я прекрасно знаю, кто ты есть на самом деле, а другие пусть строят догадки.

Мы подъезжали к церкви. Некоторые гости уже заходили внутрь через резные двери; вновь прибывающих на тротуаре поджидали парковщики.

— Для меня это звучит слишком фаталистично. Я верю в самоопределение.

— В таком случае — как ты оказалась среди нас?

— По простой случайности.

Он затормозил возле тротуара и вышел из машины. Парковщик сначала открыл мою дверь и помог мне выйти, а потом повернулся к Иэну. Тот, сложив ладонь чашечкой, отдал ему ключи и сказал:

— Спасибо тебе, дружище.

Я знала, что в руке он прячет щедрые чаевые для парковщика. Иэн ни для кого не жалел чаевых; это одна из причин, почему с ним так здорово куда-нибудь ходить.

Вампирам надо отдать должное — они умеют правильно распоряжаться наличностью.

В абсолютно современной церкви мы расположились с той стороны, где сидели гости невесты. В проходе уже стояли подружки невесты, большинство из которых оказались выпускницами ПУ. Они были в бледно-розовых платьях, шею каждой обхватывала нитка жемчуга, кожу украшал идеальный загap, а лица — аккуратненькие носики, и даже сотенок волос считался частью униформы — все девушки были медовыми блондинками. Когда Нэнси этого по-настоящему хотела, она могла идеально соблюсти каждую деталь.

Она шла к алтарю с очень серьезным выражением лица. Ее волосы были на тон золотистей, чем у подружек невесты, а платье — на тон бледнее. В своем платье из блестящей ткани с облегающим лифом и расшитой мелким жемчугом пышной юбкой Нэнси была похожа на сказочную принцессу.

Ее жених Тодд, который закончил ПУ на два года раньше нас, с чопорным видом стоял у алтаря. Он выглядел так, будто выполнял некую повинность — наверное, с таким лицом подают налоговые декларации или приходят на осмотр к проктологу. Я никогда не понимала, как Нэнси может испытывать страсть к человеку совершенно бесстрастному.

Надо отдать Нэнси должное: церемония была и не слишком насыщенной и не чрезмерно растянутой, так что в сон никого не клонило. В какой-то момент я даже чуть было не расплакалась, но потом вспомнила, что Нэнси выходит замуж за роботоида, который с трудом терпит мое присутствие.

После венчания мы с Иэном наблюдали из толпы за тем, как новобрачные и другие участники церемонии позируют фотографам. Я пыталась поймать взгляд Нэнси, но она оказалась недосягаемой.

— Я представлю тебя на приеме, — пообещала я Иэну.

Я разглядела нескольких знакомых мне юных светских львиц, но они были так заняты своими разговорами, что даже не заметили меня. Зато поглядывали в сторону Иэна.

Прием проходил в доме одной зрелой светской львицы, крестной матери Нэнси. Моя подруга изо всех сил завоевывала покровительство Жижи Бартон, наследницы состояния, заработанного на туалетной бумаге и бумажных носовых платках («Не стоит и чихать, если под рукой нет "Бартона"!»), и теперь получала вознаграждение за уйму потраченного времени и бесконечное подхалимство.

Мне доводилось бывать в нескольких зажиточных домах этого города, однако владения Бартон не подпадали ни под какие стандарты. Впечатление у меня сложилось примерно такое: на полы ушла целая мраморная каменоломня, на отделку стен — не один лес, а на стенные украшения — несколько тысяч квадратных метров восточных ковров и коллекция искусства, которой хватило бы на пару-тройку музеев.

Почти все родные и друзья Нэнси были светлыми. Я старалась не быть слишком уж щепетильной в том, что касается расы, но все равно, как обычно, обратила на это внимание. Большинство людей — и семья Освальда в этом плане не исключение — уютней чувствуют себя среди своих. Я улыбнулась одной из коллег Нэнси по университетскому женскому клубу, а та нахмурила брови, словно пытаясь припомнить, кто же я такая.

Внезапно меня охватило ощущение неприкаянности, но тут Иэн взял меня за руку и повел к хозяевам торжества. Родители Нэнси — папа и раскрасневшаяся от радости мама — стояли впереди всех. Мы поздоровались, а потом мама Нэнси сказала:

— Ты следующая, Милагро. А это твой близкий друг?

— Хочется надеяться, что да, — учтиво произнес Иэн. — Иэн Дюшарм.

Когда Иэн пожимал ей руку, я заметила, что на его золотых запонках выгравирован какой-то герб. Мне стало любопытно: а есть ли на нем летучая мышь?