Полночь в кафе «Черный дрозд» - [88]

– Ничего не знаю. Главное – чтобы ты поел.

Док начал вяло ковыряться в рисе вилкой.

– Я очень плохо повел себя на семейном обеде. Прости.

– Не извиняйся. Что было – то было. Мы должны смотреть в будущее, а не зацикливаться на прошлом, помнишь?

– Помню… В воскресенье я погорячился. Последнее время приводил дела в порядок, и мне было больно от необходимости передать свое место, своих пациентов – словом, свое наследие, постороннему человеку. Поэтому, когда ты появилась и сказала, что хочешь стать врачом… Я совсем размечтался. – Он отставил тарелку и поправил одеяло. – Конечно, я был не прав. Поступил нечестно.

Я потерла пальцем обивку стула.

– Я тут подумала, что, возможно, принять твое наследие и стать семейным врачом – не такой уж плохой вариант.

Его карие глаза наполнились сочувствием.

– Я сейчас мало сплю ночами, лежу в темноте наедине со своими мыслями. И вот что осознал. Я ошибался, когда считал свою должность наследием. Это всего лишь работа. Мелочь. А настоящее наследие – моя семья. Я умру, но частица моей души еще долго будет жить в тебе, в Натали и Олли, в Сили. Я навсегда останусь в ваших сердцах, а вы – в моем. По-моему, это чертовски хорошее наследие. Согласна?

Семья…

Я сжала его руку и сморгнула слезы.

– Согласна, док. Согласна.

Натали

– Ну-ка стойте, юная леди. – Мамин ледяной голос заставил меня застыть на пороге.

Я опустила Олли на пол и обернулась.

– Мам, давай не сейчас.

– Нет, сейчас. Я понимаю, тебе больно, но срывать злость на Анне-Кейт – не выход.

– Значит, ты на ее стороне?

– Я ни на чьей стороне. Здесь не может быть сторон.

Сердце бешено колотилось.

– Она скрыла от нас, что папа болен!

– Не Анна-Кейт должна была об этом рассказать, а он сам. Если на кого и сердиться, то только на Джеймса.

– Как ты можешь так говорить! Папа при смерти!

– Это не снимает ответственности за его поступки. Он сделал свой выбор еще полгода назад. Анна-Кейт тут ни при чем.

Моя душа разрывалась.

– Почему он ничего не сказал?

Мама протянула ко мне руки, но я отшатнулась. Если она сейчас меня обнимет, я не выдержу, расплачусь и сойду с ума от горя.

– Анна-Кейт ни в чем не виновата. Никто не виноват. Ты не находишь, что в точности повторяешь мои ошибки, Натали? Ты обращаешься с Анной-Кейт так же, как когда-то я – с Иден Кэллоу. Сваливаешь на нее всю вину, чтобы тебе стало чуть легче. Но я знаю по опыту: это не выход. Тебе больно, потому что ты любишь папу. И единственный способ умерить боль – любить его и дальше. Даже когда его не станет.

Захотелось зажать уши и во все горло запеть «ля-ля-ля!». Надо выбраться отсюда. Кислорода не хватает. Я задыхаюсь. Тону.

– Мне пора, – выдавила я и, схватив дочку на руки, выбежала из дома.

– Пока! – закричала Олли.

Вместе с жарким ветерком до меня долетел мамин голос:

– Бежать бесполезно, Натали. Это еще никому не помогало. И не поможет.

Я ощупью добралась до летнего домика. Куда пойти? Где укрыться? Мне нужен воздух. Нужен простор…

Я уже поднималась на крыльцо, когда меня кто-то окликнул:

– Натали?

– Пливет-пливет! – немедленно отозвалась Олли.

– Привет, солнышко!

Я сморгнула слезы, пытаясь собраться с мыслями.

– Кэм? Что ты тут делаешь?

– Услышал о болезни дока и решил тебя проведать. У тебя все хорошо?

Хорошо? Я сдержала истерический смех, боясь, что он перейдет в рыдания, и только шепнула, силясь унять дрожь в голосе:

– Нет.

Кэм взял меня за плечи.

– Я могу чем-то помочь? Чего тебе хочется?

Хочется… мира и спокойствия.

Я взглянула ему в глаза.

– Твое предложение отвезти нас с Олли к водопаду еще в силе?

– Конечно. Когда?

– Прямо сейчас.

Кэм нахмурился.

– Уверена?

– Абсолютно. Подожди секунду, я возьму кое-какие вещи.

Прежде чем он успел меня отговорить, я метнулась в дом, торопливо кинула в рюкзак небольшой перекус для дочки и ее одеяло, поскольку приближалось время дневного сна, и надела походные ботинки.

Через минуту я уже перекладывала детское сиденье Олли из своего хетчбэка в пикап Кэма, притворяясь, что не замечаю, как мама наблюдает за мной из окна. И старалась не подать вида, что ее слова ранили меня сильнее, чем наше горе.

24

Анна-Кейт

Нарезая мяту, я никак не могла сосредоточиться. Ее свежий аромат совершенно не успокаивал. Я переживала за дока, за Натали и за себя.

Размышляя над значимостью передачи и принятия наследия, я посмотрела через окно на шелковицы. Мгновенно вспыхнувшая в пальце боль вывела меня из задумчивости. Я выронила нож. Ну вот, порезалась.

Ранка кровоточила. Я поморщилась. Мне становится дурно от вида крови, и это еще одна причина, почему я недолюбливаю традиционную медицину.

Я оторвала кусок бумажного полотенца, намочила и прижала к порезу. Наверное, в таком состоянии лучше не работать с острыми кухонными принадлежностями, но мне необходимо сварить для дока снадобье, которое поможет ему заснуть. К сожалению, ингредиенты закончились, и пришлось сегодня заняться заготовкой нужных трав.

С подноса на столешнице на меня глядели веселые, задорные головки ромашек, словно уверяя, что все будет хорошо.

– Что-то сомневаюсь, – ответила я им вслух.

Я убрала бумажное полотенце и убедилась, что ранка неглубокая. Вымыла руки и испачканный в крови нож, нанесла мазь из календулы и забинтовала палец. Дорезала мяту и, положив ее к ромашкам, сунула поднос в дегидратор.