Полночь в кафе «Черный дрозд» - [58]

Я плотно закрыла коробку с бусинами и положила в корзину для белья, где храню швейные принадлежности.

– Спроси кого-нибудь другого.

– Но ты ведь лучше всех знаешь Сили. Разве нет? Ты же ее дочка.

Я постаралась увильнуть от ответа:

– Сложно объяснить…

– Почему?

Я сунула в корзину для белья фестонные ножницы и глубоко вздохнула.

– Жители Уиклоу охарактеризовали бы ее так: добропорядочная и благовоспитанная, целеустремленная и стойкая, отзывчивая и проницательная. Обладает безупречными манерами и прекрасным вкусом.

– Еще про нее говорят, что она делает скоропалительные выводы о людях и умеет испепелять взглядом. Но мне важно, что о ней думаешь ты. Я слышала, вы не очень близки. Из-за чего?

Не хотелось это обсуждать. Тем не менее Анна-Кейт – член семьи, значит, наши семейные дрязги ее тоже касаются.

– Мои первые воспоминания о маме – теплые и душевные. Она была любящей и доброй, все время целовала меня, обнимала и тискала. Но когда умер Эджей, все изменилось. Мне было три года, и я многого не понимала. Было ясно лишь, что Эджей пропал, а мама вдруг превратилась в совсем другого человека, холодного и отчужденного. Тогда папа сам начал читать мне на ночь книжки, утром готовить завтрак, подбирать одежду, утешать, если я падала. Все это хорошо, только мне недоставало прежней мамы.

Анна-Кейт подергала нитку, торчащую из шва на джинсах.

– А она так и не отошла?

Я намотала на пальцы кружево и стянула туго, до боли.

– В моем детстве? Едва ли. Лишь иногда, во время шитья, мама вновь становилась собой. Впрочем, это случалось так редко, что я гадала, не сама ли все придумала. Правда, сейчас, когда она общается с Олли, я вижу ее прежнюю и верю, что в душе она все та же, просто не может справиться с собой. Надеюсь, у нее получится. Однако это уже не восполнит то, что я потеряла.

В голове зазвучали папины слова: «Горе порой меняет людей так, что они себя не узнают, становятся сами себе противны». Я положила кружево в корзину и продолжила:

– Мне очень жаль, но это правда. Конечно, мама страдала, но не обращалась за помощью. Считала, что консультироваться с психологом – стыдно, что главное – не показывать своих чувств. Мол, сор нужно не мести из избы, а прятать под коврик, иначе все будут шушукаться за ее спиной, а этого она не вынесет. Только когда у меня начались панические атаки и я по настоянию папы прошла курс психотерапии, мама изменила свое мнение. Увидев мою боль, она осознала: нет ничего зазорного в том, чтобы лечить душевные раны.

– Похоже, со смертью папы все мы многое потеряли, – мягко промолвила Анна-Кейт.

– Поразительно, правда? Сколько же судеб сломалось в одно мгновение… Жизнь разделилась на «до» и «после»… Извини, что-то меня на философию потянуло.

– Ничего. Я тоже часто об этом размышляю. Как бы все сложилось, если бы не авария? Поженились бы родители или нет? Где бы я выросла, в Уиклоу или в другом городе? И стала бы мама медсестрой или начала работать в кафе? Эти вопросы часто не дают мне уснуть.

– Мне тоже. – Много ночей я пролежала без сна, не только из-за смерти Эджея, но и из-за Мэтта. – Может, если бы брат не погиб, я росла бы счастливой и не старалась бы сейчас всем понравиться. В детстве я из кожи вон лезла, чтобы мама могла мной гордиться. Слушалась ее во всем. Только никакие мои успехи ее не впечатляли. Мама всегда сравнивала меня с Эджеем.

– То есть?

– Ну, например, когда в школе я получала самую высокую оценку, мама заявляла, что Эджей вообще был круглым отличником, причем по всем предметам. Если я говорила, что мой любимый цвет зеленый, мама обязательно упоминала, что сын предпочитал синий. Хуже всего было с едой. Стоило мне сказать, что я люблю морковь, и мама тут же пускалась в воспоминания о том, как Эджей, впервые попробовав морковку, выплюнул ее прямо на папин галстук, так она ему не понравилась… К тому же мама чересчур ревностно меня оберегала. Мне все было запрещено.

– Понимаю почему.

– И я понимаю, но от этого не легче. В подростковые годы до меня наконец дошло: чтобы мама стала относиться ко мне по-другому, я должна делать то, чего брат никогда не делал.

Губы Анны-Кейт изогнулись в усмешке.

– О нет…

– О да! Я решила, что лучше уж скандалы, чем отсутствие маминого внимания, и начала бунтовать – так, по мелочи, просто чтобы позлить ее. Ничего особо серьезного, все-таки я была хорошим ребенком. Слушала музыку, которую мама не одобряла. Покрасила волосы. Пыталась курить, хотя мне от этого было плохо. Больше всего шуму поднималось, если я убегала из дома, пусть и недалеко.

Я едва не рассмеялась при мысли о том, сколько раз бродила по берегу реки Уиллоу-Крик, страдая от комариных укусов, в ожидании, когда же наконец время перевалит за полночь. У меня не было друзей, с которыми можно вместе хулиганить, и уж тем более парня: ни один мальчик в округе не угодил Сили Эрл Линден. Но когда я возвращалась домой или когда родители сами меня находили, я вела себя так, что мама начинала подозревать худшее. В конце концов, для того я и убегала.

Анна-Кейт улыбнулась.

– Могу поспорить, тактика сработала.

– Вообще-то, стало только хуже. Я надеялась, что мама разглядит во мне живого человека, а она вместо этого становилась все более жесткой, все сильнее от меня отдалялась. Я с трудом переносила ее холодность и, окончив школу, сразу уехала в колледж. Там я наконец получила свободу, к которой так стремилась, и тут же совершила роковую ошибку… так, по крайней мере, посчитала мама. Это уж точно привлекло ко мне ее внимание, но оказалось последней каплей, и мама полностью вычеркнула меня из своей жизни.