Полководцы Московского царства - [11]

Летопись сообщает: Иван III, отъехав из расположения главных сил на Москву, наследника своего Ивана Ивановича «…там же остави у Оки, а у него остави князя Даниила Холмского, а приказа ему: как придет на Москву и принте к нему, ино бы с сыном часу того приехал к нему…»; из Москвы же послал грамоту (и не одну!), призывая сына немедленно оставить войска и прибыть в столицу; но тот «…мужество показа, брань прияв от отца, а не еха от берега, а хрестьянства не выда»; видя непослушание сына, великий князь «…посылаше к князю к Даниилу, веля его сильно поймав [Ивана Ивановича], привести к себе; князь же Данило сего не сотвори»; воевода обратился к наследнику престола, увещевая его поехать к отцу, но насилия, вопреки прямому и ясному распоряжению Ивана III, применять не стал; а Иван Иванович ответствовал, что легче ему «зде умрети, нежели к отцу ехати»[32]. Так оба — храбрец Иван Молодой и еще более мужественный человек, князь Холмский, — остались в войсках.

Для сына великого князя акт ослушания мог обернуться как угодно, однако перед лицом смертельного врага молодой мужчина не желал позориться перед всем войском, приняв «государственный интерес» за высшее благо и подав тыл ордынцам. Но его, допустим, в случае победы отец мог и простить (так и вышло), а в случае поражения все в жизни сей потеряло бы смысл, а то и жизнь была бы отъята. Другое дело — Холмский: надежнейший из воевод Ивана III вдруг являл непокорство в деле самом важном и притом мучительно неудобном для государя… Отчего ему простили бы? Хоть и привилегированному, а все же слуге, именно слуге? Слуга ослушался… Ему и после победы могут дерзость его припомнить… Вот где отвага понадобилась ничуть не меньшая, нежели для противостояния свирепой орде.

Но и ослушников понять можно: увести из войска, готового смертную чашу пить с врагом, душу его — государева отпрыска, надежду рода московских правителей, значило пренебречь духом воинов, скверные мысли заронить в умы.

Иван III не напрасно вошел в русскую историю с прозвищем «Великий». Он мог понять даже смертельное непослушание, если итог его показывал: не прав сам государь, а дерзец прав, и от его правоты державе вышла прибыль, а не оскудение.

Ни Иван Молодой, ни князь Холмский впоследствии не понесли наказания.

Трудно восстановить ход мыслей обеспокоенного отца, но, быть может, вспомнил великий князь слова Вассиана, ростовского архиепископа: «К чему боишься смерти? Человек не бессмертен. Дай мне воинов, и я, старик, сам выйду против татар». Многие не испугались ныне ордынского нашествия, многие пошли биться с врагом без страха. Да и сам Иван III в бою погибнуть не боялся. Но о смерти сына страшно даже подумать! Не пришла ли великому князю на ум история из его собственной юности? Когда ему было всего лишь 12 лет, отец, Василий II, послал его с войском в дальний поход. Сам родитель не мог пойти с воинами, потому что враги ослепили его. Вот и пришлось отправляться сыну. С ним, неопытным мальчиком, войско чувствовало себя увереннее и сражалось храбрее. «Раз сын государев с нами, значит, надо биться крепко!» — говорили тогда седобородые ратники. Тогда они вернулись из похода победителями. Но разве сейчас не то же самое? Пока он, отец, собирает силы в Москве, сыну пришлось заменить его на Угре. Таков долг всей их семьи: она тащит на себе воз государственной работы. И когда родитель в одиночку не справляется, рядом с ним впрягается сын… Все встали за Русь, вот и сын его постоит со всеми вместе. Добудет себе чести, а отцу — доброй славы. Ничего, справится. Он сам когда-то справился, стало быть, и сын сможет.

Такое это было время — суровое, трудное. Юная Россия еще только поднималась из руин старой Руси. Если Россия требовала, мальчики командовали армиями. А если приходил час битвы со смертельно опасным врагом, мальчики шли в бой с оружием в руках. Некоторые погибали, но другие вырывали у врага победу.

Такое это было время! Жизнь страны висела на волоске.

В октябре — начале ноября 1480 года на Угре развернулись решающие события.

Ахмат настойчиво штурмовал Угру, стремясь перейти на левый ее берег. Его встречали на бродах и «перелазах» пищальным огнем и ливнем стрел. Стояние на Угре вовсе не было мирным. Оно представляло собой целый каскад малых боев и больших сражений. Ордынцы искали любую дыру, где им дали бы возможность зацепиться за противоположный берег и перевести через этот плацдарм основные силы. Они производили разведку боем, а если чувствовали слабину, то вводили в сражение крупные подкрепления, засыпали московских ратников стрелами… Но пробиться нигде не могли.

Ордынские конники, сунувшись в одну брешь, вторую, пятую, десятую, всюду встречали легкие, подвижные отряды московских воевод. Москва отбивала их от своего берега с тяжелыми потерями. Лилась кровь, нервно ржали и носились на мелководье кони, лишившиеся всадников, рыкали пищали русские, дым пороховой плыл над водами. Воинство Ахмата изнемогало в этой борьбе, но успеха нигде не добилось.

Ахмат ждал морозов: как только Угра встанет, грозился он, так и орда пройдет на Русь всей своей страшной мощью.