Полковник Коршунов - [196]

_{Мы, его товарищи, помним Леву Канторовича всегда спокойно-веселым, несколько насмешливым, глубоко жизнерадостным и удивительно легким человеком. И путешествовал он как-то легко, и писал без всякого «избранничества» на челе, и сочинял свои книжки с радостью, жизнелюбиво, всегда и во всем отыскивая хорошее, человечное, сильное, мужественное. И книги, и рисунки, и замыслы Льва Владимировича были полны гордостью за дела советских людей, гордостью за то, что ему выпало счастье не только знать или слышать о том или ином проявлении чувств и дел нашего народа, но и самому участвовать в трудных и ответственных зада высоких ниях, поставленных перед моряками, учеными, воинами нашей страны социализма.}

_{Лев Канторович работал всегда, везде, в любых обстоятельствах. Работать для него было совершенно то же, что дышать. И так же, как люди дышат, ничем особым не отмечая эту свою нормальную деятельность, — так трудился Лев Владимирович, никогда не отделяя досуг от работы. Многие свои картины он писал при гостях, но не гостях-пустомелях, а гостях-деятелях, работниках. Канторович писал маслом, а два его приятеля, летчики, рассуждали между собою о своих летных делах, и Лев Владимирович вдруг отрывался от картины и незаметно брал карандаш — записать в блокнот то, о чем толковали летчики, — пригодится на будущее.}

_{Работоспособность этого человека была поистине поразительной. Менее чем за десять лет он издал: «Пять японских художников», «Холодное море», сборник очерков об Арктике, книжку рассказов о пограничниках «Пост номер девять», «Граница» — сборник рассказов, «Рассказ пограничного полковника», сборник «Враги», повесть «Кутан Торгоев», еще повесть «Александр Коршунов», книгу «Бой», сборник очерков «Пограничники идут вперед», сборник рассказов «Сын Старика» и даже самоучитель по лыжному спорту под названием «Памятка лыжному бойцу». Кстати, эта последняя работа очень характерна для Канторовича, никогда не чуравшегося никакой работы. «Памятку» он написал потому, что она была нужна бойцам-пограничникам, и слово «нужно» решало вопрос. Отличный лыжник и спортсмен, Лев Владимирович знал, что он напишет памятку хорошим, простым понятным, доходчивым языком, и писал эту свою брошюрку увлеченно, читая ее вслух товарищам нелыжникам и спрашивая:}

_{— Тебе все понятно? Вот ты ничего про лыжи не знаешь, а понятно? Объясни то, что тут написано…}

_Или:

_{— Не скучно? Понимаешь ли, такая книжка не имеет права быть скучной.}

_{Или еще:}

_{— Прочитаешь эту книжку — захочется встать на лыжи?}

_{Свои книжки о походах, и путешествиях, о пограничниках и моряках, об Арктике и о нарушителях границы Канторович иллюстрировал сам. И всегда всего ему не хватало: не хватало поездок по стране, не хватало друзей, не хватало впечатлений, не хватало времени, чтобы описать и нарисовать то, что он видел и знал. Ему вечно было как-то весело-некогда, он постоянно не суетливо, но энергично спешил и удивительно мило завидовал своим товарищам художникам, писателям, журналистам только по одному поводу:}

_{— Смотри, в какую переделку человеку удалось попасть. Повидает! А что я? Сижу и пишу второй месяц подряд.}

_{И писал или рисовал в ожидании нового потока, нового обвала впечатлений, встреч, жизненных переделок и переплетов, в которых, как считал Канторович, и познаются люди. Помню, познакомил он меня с одним из наших известных полярников, а потом с сокрушением говорил:}

_{— Нет, это что! Здесь — это другой человек. Жена, детишки, бабушка. Вот ты бы его там посмотрел, в деле, в «переплете», когда он весь виден. Там он орел!}

_{И, наверное, это было именно так: в деле человек — орел. Чтобы видеть советских людей в их делах, видеть их совершающими поступки, видеть их лучшие человеческие качества — и ездил по стране Лев Владимирович.}

_{Ему все было интересно, а если он за что-нибудь брался, то вкладывал в работу всю душу, и трудно вспомнить случай, когда бы он был полностью доволен сделанным. На моей памяти он интересно и своеобразно иллюстрировал стихи Бориса Корнилова, «Пограничников» Михаила Слонимского, «Катастрофу» Павла Далецкого, книги Дос-Пассоса, Драйзера, Джека Лондона — и всегда работа захватывала его целиком. А разглядывая вышедшую из печати книгу, он сердился:}

_{— Черт знает что! Совсем иначе надо было это делать.}

_{Иллюстрируя мой роман «Наши знакомые», он показывал мне эскизы и сердился, если я хвалил. Он жаждал спора, ему хотелось доказывать свою правоту, хотелось, чтобы ему возражали и чтобы таким путем возникла истина полная, абсолютная… на сегодня. Завтра Лев Владимирович вновь бы подверг уничтожающей критике собственную работу. А ведь именно в этом и есть залог движения художника вперед.}

_{Как к литератору он относился к себе чрезвычайно сурово и строго:}

_{— Я пишу плохо, — говорил он,— но дело в том, что я должен писать. Мне интересно рассказывать людям о том, что я видел, знаю, слышал. И, может быть, мои книжки полезны? А? Ведь не могу же я все нарисовать. Верно? Пусть считается, что это подписи под картинками…}

_{Он вел удивительные дневники — и литератора и художника. Сейчас они выглядят как шифр, к которому утерян, и, к сожалению, навечно, ключ. В дневниках короткие, непонятные нынче записи и картинки. А в свое время Канторович, перелистывая эти записные книжки, бесконечно и очень увлекательно и рассказывал, и показывал то, что потом будет сделано из этого шифра литератора-художника. Тут были десятки сюжетов, взятых из самой жизни, с подробностями, с пейзажами, с характерами.}