Полковник Горин - [73]

— Если сможешь, помоги мне, мама, хоть чем-нибудь. В последний раз. Без твоей любви я пропаду. Постараюсь больше не приносить тебе горя. Поверь. Прошу.

Так настойчиво и страстно сын никогда не просил ее, и Ксения Игнатьевна метнулась к нему, обхватила его голову. По силе, с которой прижала его к себе мать, Губанов почувствовал, что она его любит по-прежнему, но в этой любви ощущалась требовательность, которая не простит ему еще одной обиды.

Открыв дверь, Горин пристально посмотрел на Губанова. Тот вскочил и принял строгую стойку. Проходя мимо, комдив заглянул ему в глаза. Солдат выдержал, не отвел взгляд. У стола Горин обратился к Ксении Игнатьевне:

— Я задам вашему сыну несколько вопросов. Присядьте. Скажите, — перевел Горин взгляд на Губанова, — вы понимаете тяжесть своего проступка?

— Понимаю.

— И что вам может быть за него?

— Да, дисциплинарный батальон.

— Что ж… попробую поверить вам еще один, и последний, раз. Ради матери и отца вашего. Но знайте: оступитесь, все вам припомнится и мера наказания будет умножена. Можете идти.

Бесшумно закрылась дверь, Горин и Ксения Игнатьевна снова остались одни. Помолчали. Михаил Сергеевич спросил:

— Что намерены сегодня делать?

— Схожу к родителям девушки сына. Поговорю.

— Хорошо. Вас подвезут на моей машине.

— Спасибо.

Ксения Игнатьевна встала и медленно пошла к двери.

Вошел Сердич.

— У меня в кабинете… Лариса Константиновна, — проговорил он, запнувшись. — Она хочет поговорить с вами.

Горин хотел пойти сам к ней, но возникшая в нем скованность заставила задержаться.

— Хотел спросить вас и забыл: как отнеслись инспектирующие к вашему начинанию по НОТ?

— Хорошо. Доложили Лукину. Сказал, пусть кумекают. Так что можем развернуть поиски шире.

— Давайте соберем людей и обстоятельно поговорим. Готовьте доклад. А теперь проводите ко мне Ларису Константиновну.

Раздался несмелый стук. На пороге показалась Лариса Константиновна. Вид ее, как всегда, был чем-то необычен и поразил Горина. Одета она была в светло-серый, строгий и удивительно шедший к ней костюм. Особенно к выражению лица, тоже собранного и строгого и все же, не жесткого, наоборот, какого-то доброго и глубоко уставшего.

Михаил Сергеевич пошел ей навстречу. Когда поздоровались, на ее лице под тонким слоем пудры различил пепельные тени и догадался, каких трудов ей стоило, и стоит скрыть от посторонних семейные невзгоды.

— Вы, кажется, не ожидали моего прихода?

— Не ожидал, — признался Горин. — Несчастья как-то закрутили, завертели меня, и я забыл о существовании друзей.

— А я пришла. Не могла не прийти. Захотелось, насколько удобно и возможно, именно сегодня сказать вам спасибо за терпение к мужу.

— Спасибо и вам.

— Чем все это может кончиться для вас? — спросила тихо Лариса Константиновна.

— Надеюсь, разберутся, поймут.

Лариса Константиновна дотронулась пальцами до узла косы и в этот момент взглянула на Горина тем взглядом, в котором выразились стыд, безвыходность, просьба понять ее и отнестись без обиды, если она когда-либо причинила ее ему. Горин хотел помочь ей, сам заговорить о судьбе ее мужа, она опередила его.

— Скажите, Михаил Сергеевич, как велики вина и беда моего мужа?

— Насколько можно судить по рассказу очевидца, беда случилась от растерянности Геннадия Васильевича, он долго решался, чей приказ выполнять, мой или Амбаровского. Расценить это могут по-разному.

— А вы?.. — замерла Лариса Константиновна.

— Я? Я и Знобин решили ему помочь. Думается, он понял, чем болен. Надо дать время поправиться.

— Спасибо, Михаил Сергеевич. Об этом я хотела просить вас. Понимаете, как трудно мне было решиться на это?

— Почему?

— Мне казалось, вы все еще в обиде на меня — после моего приезда не пришли к нам.

— Не из-за вас. Я не хожу в гости к тем, с кем еще ясно не определились отношения. Наше прежнее знакомство или нечто большее могло усложнить их.

— Для меня до сих пор, Михаил Сергеевич, загадка, — облегченно вздохнула Лариса Константиновна, — почему еще там, в академии, вы так резко изменились ко мне?

Горин грустно улыбнулся.

— От любви до ненависти тоже бывает всего один шаг. Часто необдуманный и потому особенно горький. Пока я был для вас только слушатель, я терпеливо ждал, когда смогу пригласить вас в театр, на концерт. Дождался, вы ввели меня в свою семью, и вдруг однажды отказались со мной идти в театр. Я тоже не пошел. И увидел вас в Сокольниках. Не одну.

— Не помню, с кем я могла быть.

— Такой высокий, изящный. В сравнении с ним я показался себе невзрачным мальчишкой.

— А… это был полковник Другов. Сын очень близкого товарища папы, — вспомнила Лариса Константиновна и посмотрела на свои руки, раздумывая, говорить ли Михаилу Сергеевичу все или только то немногое, что снимало бы с нее вину за разрыв их дружбы. Этим немногим могли быть слова: нельзя отказать в просьбе человеку, надолго покидающему страну, побыть с ним один-два вечера вместе. Но в них была не вся правда, и желание как-то оправдаться рядом с искренней доброжелательностью Михаила Сергеевича ей показалось мелким. Виновато вскинув глаза, Лариса Константиновна призналась:

— Он знал меня девочкой. После возвращения из-за границы встретил совсем взрослой и по-родному, по-русски, как он позже сказал, интересной. Интересен и он был мне: знал пять языков, изъездил всю Европу… И туда же возвращался. Надолго. Он не мог ничего обещать и не хотел, чтоб его ждали. Поэтому кроме хорошей дружбы между нами ничего не могло быть. Тот вечер, когда вы нас увидели, был в сущности одним из прощальных. Отказать ему я не могла, хотя он и не очень настаивал. Советовал даже предупредить вас, но я этого не сделала.