Полкороля - [14]

– Вот пускай Одем за ним и ныряет.

Вступил третий:

– Или Хурик – он же упустил калеку.

– Ну и кому из них ты предложишь поплавать первому – Одему или Хурику?

Хохот.

– Надвигается Горм. Нет времени вылавливать однорукие трупы.

– Идем на корабль, а королю Одему скажешь – его племянник на дне морском неплохо устроился, – и голоса стали стихать, удаляясь к песчаному пляжу.

Королю Одему. Его родному дяде, которого он любил как отца. Который всегда находил утешительное слово, сочувственно улыбался и клал Ярви на плечо свою надежную сильную руку. Родная кровь! Ярви уцепился за камень одной рукой, а другая, увечная, задрожала, сжимаясь в кулак. Стало трудно дышать – его захлестывала свирепая, отцовская злоба. Но ведь мать все время учила: волнуйся не о том, что сделано, а о том, что делать дальше.

Мать.

При мысли о ней он волей-неволей шмыгнул носом. Золотая королева знала, что делать, при любых обстоятельствах. Но как до нее добраться? Гетские корабли уже отплывали. Скоро здесь будут ванстерцы. Ярви оставалось только ждать темноты. Найти дорогу через границу, а дальше на юг, к Торлбю.

На все найдется свой способ.

Если нужно, он пройдет по лесу сотню миль без сапог. Он отомстит и ублюдку-дядюшке, и этому мерзкому подлецу Хурику – и вернет себе Черный престол. Он клялся в этом снова и снова, пока Матерь Солнце прятала свой лик за скалы и удлинялись тени.

Однако он не учел самого жестокого из мстителей – неумолимый прилив. Скоро уступ, на котором он завис, накрыло ледяной водой. Вода поднялась до голых ступней, до лодыжек, выше колен, и не прошло много времени, как море с удвоенной яростью хлынуло в тесный залив. Он бы рад и дальше раздумывать над выбором, но для этого хотелось бы, чтобы этот выбор был.

Поэтому он полез взбираться. Трясущийся и усталый, холодный и простывший, он хныкал и плевался именем Одема, ставя ногу на скользкую выемку или перехватываясь за новый выступ. Опасность была нешуточной, но полагаться на милость Матери Моря хуже стократ – любой моряк скажет, что милость ей незнакома.

Из последних сил он перевалился через край обрыва, перекатился на спину и некоторое время лежал в чахлой прибрежной поросли, переводя дух. Переполз на живот и застонал, пробуя встать.

Что-то садануло его по затылку, он заорал – в голове вспыхнуло белое пламя. Твердая земля поднялась и врезалась ему в бок. Он завис на карачках, пуская кровавые слюни.

– Ага, гетландская псина, по волосам вижу. – Ярви взвизгнул – за волосы его и вздернули.

– Щенок, – Башмак пришелся по заднице, и Ярви врылся лицом в землю. Прополз на четвереньках пару шагов, и его снова сшибли пинком. Его поймали двое. Двое мужчин в броне и с копьями. Конечно же, ванстерцы, хотя, не считая того, что их суровые лица обрамляли длинные косы, на вид они мало отличались от тех воинов, которые безрадостно встречали его на боевой площадке.

На взгляд безоружного, все вооруженные одинаковы.

– Вставай, – сказал один, опрокидывая его очередным пинком.

– Тогда хватит меня сбивать, – выдохнул он.

За это он получил в лицо древком копья и больше решил не шутить. Один из них рванул его за ворот дырявой рубашки и наполовину повел, наполовину потащил за собой.

Повсюду воины, некоторые – верхом. С ними простой люд, видно, здешние жители, удрали от кораблей – а теперь, в слезах и саже, роются в обломках на пепелище. Для погребального сожжения в ряд лежали тела – морской ветер надувал и трепал их саваны.

Но вся без остатка жалость Ярви нужна была ему самому.

– На колени, псина. – Он опять растянулся от удара, и в этот раз его не тянуло вставать. С каждым выдохом он слабо постанывал, а расквашенные губы пульсировали, как один большой комок.

– Что ты мне приволок? – звучный голос, высокий и переливистый, словно пел песню.

– Гетландец. Он выкарабкался из моря позади укреплений, государь.

– Странные дары выплескивает на сушу Родительница Волн. Посмотри на меня, морское созданье.

Ярви робко, медленно, сквозь боль приподнял голову и увидел два здоровенных сапога, мысы окованы потертой сталью. Потом мешковатые штаны в красную и белую полоску. Потом массивный пояс с золотой пряжкой, рукоять большого меча и четыре ножа. Потом кольчугу из стали, увитой золотыми нитями. Потом белую меховую шкуру на могучих плечах – на ней даже оставили волчью голову, в глазах – алые гранаты. Поверх шкуры мерцает дорогими камнями цепь – перекрученные комки золота и серебра: навершия с мечей павших врагов. Их так много, что цепь, трижды обмотанная вокруг бычьей шеи, все равно провисала. Наконец, так высоко, что великану впору, лицо – в морщинах, скособоченное, как кривое дерево. Незаплетенные космы и бороду подкрасила седина, но глаза и скошенный рот улыбались. Улыбкой того, кто рассматривает жуков и выбирает, которого из них раздавить.

– Ты кто, человече? – вопросил великан.

– Поваренок. – Слова с трудом лезли из кровоточащего рта, и Ярви старался засунуть увечную руку поглубже в мокрый рукав, не то она его выдаст. – Я упал в море. – Хороший лгун вплетет в рассказ как можно больше правды, однажды пояснила ему мать Гундринг.

– Сыграем в угадайку? – спросил великан, наматывая на палец прядь своих длинных волос. – Интересно, как же зовут меня?