Полк прорыва - [38]

Шорников вспомнил, как однажды под Бобруйском ночевали они с капитаном Огульчанский в каком-то глухом селе, в стороне от большой дороги, по которой двигались войска. И утром хозяйка сообщила, что за стенкой — немцы. Трое спят, четвертый дежурит, штопает носки. Вместе с Шорниковым Огульчанский ворвался во вторую половину хаты. Они захватили тогда обоз с боеприпасами. Огульчанский любил рассказывать об этом случае.

Теперь он не походил на того неприметного парня, офицера связи одной из бригад корпуса. Полковник был плотный, будто отлитый из чугуна, голова побрита — может, стесняется лысины?

«Возмужал, — подумал Шорников. — А я все таким же взводным и остался».

— Давно майором ходите? — спросил у него Огульчанский.

— Давно уже.

— А до штаба вы на какой должности были?

— Комбатом.

— Что же это они вас держали в черном теле?

— По-разному ведь служба у людей складывается.

— Но я вас знаю по фронту. Мой друг комбат Неладин плохих офицеров у себя не держал.

— Вы, оказывается, и это помните.

— А как же! Рад, что вы в Москве оказались. Хотя, честно говоря, завидовать вам не следует. Работать с высоким начальством почетно, но сложно. Может, одной академии мало окажется. В свое время я мог тоже попасть в штаб, но отказался. Зачем? В дивизии я сам себе хозяин.

— Это не совсем так.

— Точно! Всюду каждый наш шаг на виду. Но все-таки комдив есть комдив! — Вдруг полковник Огульчанский заволновался: — Маршал приехал!

Шорников и Морозов стали подниматься по лестнице, навстречу им неслась раскатистая музыка вальса.

Столы были накрыты в голубом зале.

Рядом с генералом Прохоровым сидел какой-то маршал. Шорникову он показался очень знакомым. Но ведь он не встречался ни с одним маршалом.

— Ты не знаешь, как фамилия этого маршала? — спросил Шорников у Морозова.

— Хлебников.

— Хлебников?

«Так вот он какой!»

Шорников вспомнил то раннее утро, когда он сошел с поезда на маленькой глухой станции. Заезжал по пути из Берлина в Москву к матери. В пристанционном скверике одиноко стоял бюст. Шорников подошел к нему и прочитал на сером граните:

«Нашему земляку дважды Герою Советского Союза Хлебникову…»

Широкий лоб и островатый нос, немного впалые щеки.

Какой-то пожилой железнодорожник, может быть смазчик или стрелочник, проходя мимо, громко сказал:

— Посмотри, посмотри, товарищ военный. Наверное, и не знал, что у нас есть такие земляки. Слава всей России!

И вот нежданно-негаданно встретились. Можно посмотреть со стороны.

Генерал-полковник Прохоров встал, поднял руку: минуточку, мол, внимания.

— Разрешите начать, товарищ маршал?

Бывший комкор произнес небольшую речь. Вспомнил бои под Сталинградом, где корпус стал гвардейским, с горькой улыбкой сообщил, что знамена корпуса сданы в музей — хранятся для потомков, а сами бригады расформированы.

— Вы были моими подчиненными. И я счастлив, что мне довелось командовать такими солдатами. Сами знаете, как нелегко вести человека в бой…

Потом ветеранов приветствовал маршал Хлебников, пожелал им здоровья и успехов в службе и труде. В руке он держал рюмку, и Шорников заметил, что рука его походила на руку музыканта — может, маршал играл на каком-нибудь музыкальном инструменте? На скрипке, как Тухачевский?

Был он чем-то опечален, а может, устал — лицо бледное, почти хмурое, и говорил очень тихо, как будто в узком семейном кругу.

— Вспомним тех, имена которых не заслонила своим величьем даже Победа! Выпьем за тех, кому Родина многое доверила и на кого она может положиться. — Пить он не стал, пригубил рюмку и поставил на стол.

— Слава маршалу Хлебникову! — выкрикнул Огульчанский. — Ура!

Генерал Прохоров погрозил ему пальцем.

— Я от всего сердца, — приложил руку к груди Огульчанский.

— Все равно.

Рядом с Прохоровым сидят три генерал-лейтенанта, воспитанники комкора. Одному из них, бывшему офицеру оперативного отдела штаба корпуса, не более сорока пяти лет.

Огульчанский смотрел на молодых генералов. Он, конечно, тоже не в обиде, но все же не среди них. Может, в следующую встречу им придется потесниться.

Зина пригласила Прохорова на танго, он с удовольствием танцует, но каким-то своим стилем, медленно, через такт, бережет сердце. Улыбается, что-то говорит Зине, она смеется. Огульчанский издали ей подмигивает.

Майор запаса Морозов спокойно курит трубку, посматривая то в одну, то в другую сторону, будто здесь, кроме Шорникова, нет у него знакомых. Некоторым и тогда, во время войны, он казался странным. Когда его стали представлять к ордену, он попросил комбата наградить его медалью «За отвагу». Прощаясь с женой, пообещал ей вернуться с медалью. И получилось так, что он оказался, наверное, единственным офицером во всем батальоне, а то и в полку, который не получил ордена.

— А почему ты пообещал жене именно медаль? — спросил как-то его Шорников.

— На большее я тогда не мог рассчитывать.

Отвоевался он под Шяуляем. Немцы бросили в контрнаступление сотни танков, и одна из бригад корпуса была смята. Требовалось срочно закрыть брешь, удержать важный перекресток дорог. Комбат почему-то сам не поехал, договорился, что его заменит майор Морозов. Шорникова назначили к нему заместителем. Отряд не очень большой: два «валентайна» — легких английских танка, два бронетранспортера, две противотанковые пушки и мотоцикл для связи.