Политика - [18]

— Это небоскребы, что ли? — спросила Анджали.

— Нет, небоскребы классные.

— А, да.

— Они такие суровые.

— Мне нравится этот небоскреб, ну, на Фридрихштрассе, он такой красивый.

— Который весь из стекла?

— Ага, он самый.

— Да, он прекрасен, — ответила Нана.

Как видите, они говорили об архитектуре. О высоких интеллектуальных материях. Моше тоже там был. Он просто не включался в разговор. Он выключился из него. Развалившись на красном кожаном диване, рядом с двухфутовой стеклянной трубой с помятыми белыми лилиями, Моше помалкивал. Он тихонько поедал порцию японской смеси за шесть с половиной фунтов, любезно выданную в белой фарфоровой мисочке владельцами бара “мойбар” в отеле “мойотель”. Ну уж точно не “мой”, подумал Моше, ни хрена не мой. Моше не стал бы назначать цены в шесть пятьдесят за порцию. Это выходило за пределы возможностей его кошелька.

Он продолжал молча жевать.

Пока Анджали и Нана знакомились все ближе.

— Пмойму самое любопытное, — сказала Нана, — это интрнацнальность формы. Пмойму они были правы, когда назвали свой стиль интрнацнальным. Ну тоись обычно считают, что “Баухаус” — это только, ну, только в Берлине можно. А ведь потом Мис ван дер Роэ в Нью-Йорке делал такие же проекты. Так что Берлин тут ни при чем. Главное — форма.

Анджали кивнула. Ей вообще нравилось узнавать новое. Ей нравилась новая симпатичная подружка Моше и ее заумные монологи. Даже забавно, до чего она умная.

— А как же крыши? — спросила Анджали.

— То есть? — переспросила Нана.

— Ну, мне казалось, там была какая-то чисто немецкая причина.

— А, плоские крыши? Война островерхим крышам?

— Ага.

— О, это просто ужас, — сказала Нана. — Ненавижу. Это все от коммунизма.

— От коммунизма?

— Они считали, что островерхие крыши напоминают корону. Поэтому они делали все свои крыши плоскими.

— Из-за корон?

— Ну.

— Но если, — спросила Анджали, — что если пойдет дождь? Как тогда?

— Вот именно, — сказала Нана, — вот именно.

Она кивнула. Ей нравилась эта девушка. Ей нравилась симпатичная знакомая Моше. Даже забавно, до чего она умная.

— А еще Мис не любил полузадернутые шторы, — сказала Нана. — Он считал, что шторы должны быть или открыты, или закрыты. В Сигрэм-билдинге, в Нью-Йорке, жалюзи на два положения. В небоскребе. Все стали жаловаться, и Мису пришлось пойти на компромисс. Он добавил третье положение. Посередине.

— Всего три положения? — спросила Анджали.

— Вот-вот, — сказала Нана. — Вот-вот.

3

У меня есть простая теория про роман Наны и Моше. Вот она. Их роман не был романтическим. Точнее, он не был обычным романтическим романом.

Например, одним из существенных элементов обыденной концепции романа является то, что он отделяет пару от всех остальных. Роман — противоположность дружбы.

Друзья часто этим недовольны. “Стейси, — говорят они, — совсем меня забросила. Только с Хендерсоном и видится”. Сама же Стейси, однако, считает, что ее друзья слишком прилипчивы. Возможно, это слишком абстрактный пример. Да, так оно и есть. Давайте добавим в него немного конкретики. Стейси самоотверженно борется со своей шепелявостью. Поэтому она говорит медленнее, чем все остальные. На правой руке она носит три разноцветных браслетика на дружбу. Ее возлюбленный Хендерсон моложе ее, и Стейси это смущает. Ей девятнадцать. Ему шестнадцать.

В любом случае, Стейси кажется, что ее друзья не понимают, как важно для нее уделять отношениям с Хендерсоном достаточно времени. Ну и конечно, она не хочет, чтобы они слишком часто с ним встречались. Ведь ему, как я уже сказал, всего шестнадцать.

Друзья Хендерсона тоже думают, что он со Стейси держится слишком наособицу. У них на этот счет собственная теория. Они считают, что Хендерсон прячет от них Стейси из-за ее, так сказать, размеров. Стейси совсем не худышечка. Друзья Хендерсона поддразнивают его, что ему просто нужна мамочка. Мамочка с большими сиськами. Они говорят, что член Хендерсона привязан к Стейси прочной пуповиной.

Нет, конечно же, Нана и Моше совсем не такие, как Стейси и Хендерсон. Все романы отличаются друг от друга.

У Наны и Моше был неромантический роман.

4

По соседству с Наной, Анджали и Моше в “мой-баре”, в кожаном кресле у окна, сидела девочка. Из-под ее оливковой банданы торчала косичка.

На конце косички красовался тугой бант из ярко-бирюзовой фланели.

Девочка была француженкой. Француженкой из Алжира. Она разговаривала с другой француженкой из Алжира.

— Ви, — сказала она, — Ви. Эгзагдеман. Дан ля ви. Ви.

Потом она сняла оливковый джемпер, под которым оказался черный топ без рукавов. На нем красовался голубой вопросительный знак с женским символом вместо точки — кружок с крестиком внизу.

Рисунок на топике был рекламой. Девочка заправила под топик тоненькие черные лямки лифчика. Нана смотрела на нее. Анджали смотрела на нее. Анджали смотрела, как Нана смотрит на нее.

5

Нана не была лесбиянкой. Она повернулась к своему парню. Она спросила у него, как он.

Моше, как выяснилось, был несчастен. Его слегка подташнивало от изысканных пряностей. Он облизал испачканный в еде палец.

— Мне так нравится, что ты все доедаешь, — сказала ему Анджали. — Даже если не платил за еду, все равно съешь все до кусочка.