Политическая теория феминизма. Введение - [58]

Но для Коллонтай выход не мог быть таким простым, как у Энгельса, для которого основой моногамии (парного брака) являлась «индивидуальная половая любовь». Прежде она была убеждена в возможности единственной «великой любви» (и дозволенности других отношений, пока таковая не найдена), но в 20‑х гг. она уже считала, что подобная всепоглощающая страсть не должна иметь места в коммунистическом обществе: «Исключительность в любви, как и "всепоглощение" любовью — не может быть идеалом любви, определяющим отношения между полами сточки зрения пролетарской идеологии»[93]. Это было не просто опасение собственнических чувства или того, что женщина неизбежно будет вкладывать в отношения больше, чем мужчина: «Современная любовь всегда грешит тем, что, поглощая мысли и чувства "любящих сердец", вместе с тем изолирует, выделяет любящую пару из коллектива»[94] и снижает заинтересованность двоих во всеобщем благополучии. Такие отношения, считала она, фактически становятся необязательными, так как прежде они были реакцией на изоляцию, порожденную капиталистическим обществом, в котором любовь и близость не могли проявляться никаким иным образом. Коммунистическое же общество будет основано на товариществе и солидарности, так что интимные отношения и эмоциональный комфорт не будут привязаны к семье либо к половым отношениям. Сексуальная любовь (Эрос) станет частью возросшей человеческой способности любить: «В этом новом, коллективистическом по духу и эмоциям обществе, на фоне радостного единения и товарищеского общения всех членов трудового-творческого коллектива Эрос займет почетное местб, как переживание, приумножающее человеческую радость»[95].

Некоторые критики считают такие рассуждения довольно хладнокровным утверждением радостей коллективной солидарности, а не индивидуальной любви и страсти: «Буржуазная мораль требовала: все для любимого человека. Мораль пролетариата предписывает: все для коллектива»[96]. Но Коллонтай, которая к 20‑м гг. прочла работы западных авторов о сексуальности, таких, как Хэвлок Эллис (Havelock Ellis) и, вероятно, Фрейд, стремилась скорее преобразовать, чем отрицать роль эротики в будущем обществе. В этом контексте она утверждала, что половая любовь будет не просто «голосом природы — биологическим инстинктом воспроизводства», «не прикрашенным чарами любви» (что она называла «Эросом бескрылым»)[97], но в этих отношениях будут, присутствовать нежная и товарищеская любовь равных, когда партнеры сохранят свою индивидуальность («без мужского самодовления и рабского растворения своей личности в любди со стороны женщины»), и «любовь-долг к коллективу»[98]. Именно в этом случае, когда Коллонтай рассуждает о радостях «крылатого Эроса»[99], другие критики обвиняют ее в радужном романтизме и бездумном утопизме, не имеющем оснований в реальной жизни. С радикальной феминистской точки зрения ее можно критиковать за неумение рассмотреть возможность гомосексуальности как вполне законной формы отношений или стратегии для перемен. Однако важность идей Коллонтай, возможно, заключается не столько в ее конкретных взглядах на будущие отношения, сколько в ее понимании того, как такие явно частные проблемы пересекаются с более широкими вопросами общественной морали. «Правильная» форма межличностных отношений не была для нее чем-то, что можно автоматически обнаружить в будущем, но скорее представляла проблему, которую следовало решать в процессе классовой борьбы[100]. Идеология, следовательно, рассматривалась не как прямое отражение классовых интересов, а как сама по себе арена конфликтов, и здесь Коллонтай предвосхищает идеи итальянского марксиста Антонио Грамши и тех современных марксистов, кто ратует за определенную «надстроечную автономию».

Семья, уход за детьми и материнство

Изменения характера и роли семьи были для Коллонтай как результатом, так и причиной более широких социальных перемен. Как мы видели, Энгельс думал, что коллективное ведение домашнего хозяйства и уход за детьми были насущно необходимыми для освобождения женщин, Цеткин принижала последнее требование. В целом же в начале XX в. необходимость общественного предоставления таких услуг, как стирка, приготовление еды и уборка, была четко согласованным принципом марксизма, что твердо одобряли и Ленин, и Коллонтай. На практике, конечно, это обеспечение было далеко от требуемого масштаба, а качество коллективных учреждений было просто отталкивающим. Как писал Троцкий, многие первые эксперименты заканчивались в грязи и хаосе, а «коммунальные дома часто были мрачными и угнетающими, общие кухни — беспорядочными, ясли — временно приспособленными» (цит. по: Rowbotham, 1972, р. 148). Коллонтай никогда не отказывалась от цели создать хорошую общественную службу быта, основанную на реальных потребностях и сотрудничестве тех, кто использует эти услуги. Троцкий предпочитал мелкомасштабные эксперименты по коллективному ведению хозяйства, пока не придет время для массового общественного бытового обслуживания. Однако по мере того, как Сталин укреплял свою власть в 20‑х годов, подобные планы перестали обсуждаться.