Политическая теория феминизма. Введение - [57]

Половая мораль и коммунизм

Работа Коллонтай весьма важна в теоретическом плане, несмотря на неудачи в достижении тех радикальных преобразований, на которые она надеялась. Чаще всего ее вспоминают (и обычно неверно понимают) в связи с ее взглядами на сексуальность. Эти взгляды можно оценить лишь в более широком контексте ее представлений о коммунизме как о типе общества, построенного самими людьми, в котором корыстная конкуренция и индивидуализм будут заменены «любовью-товариществом и солидарностью»[86]. Для Коллонтай коммунизм, следовательно, был не просто перераспределением экономических ресурсов или общественной собственностью на средства производства, но переменой самой природы мужчин и женщин. Такие преобразованные люди могли бы относиться друг к другу совершенно по-другому, чем прежде, и их поведение могло бы быть основано на новой, высшей форме нравственности. Но новые нормы поведения, однако, не возникнут автоматически как побочный продукт экономических перемен, сами по себе изменения в идеологической надстройке могли бы способствовать материальным переменам: «Недостаточно было создать новые формы производства, надо было соответственно этим новым формам производства перестроить свои понятия, свои правила жизни [мораль]»[87]. С этой точки зрения изменения норм во взаимоотношениях полов были не просто важны сами по себе, но являлись частью процесса воспитания настоящих социалистических мужчин и женщин. Эти перемены были также важны для подрыва власти мужчин над женщинами, и здесь Коллонтай сделала важный шаг в определении политической значимости сфер жизни, традиционно определяемых как «личные», и попыталась распространить марксистскую теорию на нравственность, сексуальность и семью, не рассматривая их как простое отражение экономического базиса.

Как и предшествующие писатели-марксисты, Коллонтай соглашалась, что буржуазная мораль основана на лицемерии, неравенстве и собственнических чувствах, но она расширила этот тезис и утверждала, что никто в капиталистическом обществе не может избежать влияния этих норм, порождающих неравные властные отношения в самых интимных сферах жизни, даже когда таковые не основаны на экономической зависимости. «Настоящая любовь» в капиталистическом обществе поэтому была столь же невозможной для женщин-пролетарок, пытающихся сделать карьеру, сколь и для неработающих жен буржуа, потому что сложилось так, что секс и брак основывались не только на экономическом подчинении, но и на эмоциональном и психологическом неравенстве. То есть предложенное Энгельсом решение экономической самостоятельности для женщин не могло само по себе привести к фактическому равноправию полов. Для этого, по мнению Коллонтай, требовалось радикальное «перевоспитание психики женщины»[88], что, в свою очередь, могло произойти только вместе с общим коммунистическим преобразованием общества.

Наиболее решительно Коллонтай разошлась со взглядами предшествующих авторов по вопросам предпочтительной пролетарской морали в будущем. В то время как они были склонны считать истинную моногамию идеальной формой половых отношений, она была, напротив, обеспокоена опасностями исключительности в любви, что, как она полагала, может противоречить как интересам женщин, так и благосостоянию общества в целом[89]. Именно в этом отношении ее представляли и понимали неверно, а ее враги изображали ее и проповедницей случайных связей, и последовательницей теории «стакана воды», теории «о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды»[90]. На самом деле ее собственные сексуальные отношения остались бы незамеченными, будь она мужчиной (Коллонтай дважды была замужем и имела два других «официальных» романа), и, кроме того, она никогда не выступала в защиту неразборчивости в связях. Однако она придерживалась мнения, шокирующего для женщины того времени, что секс не грешен и не постыден и что он может быть высшей формой человеческой активности. Она также демонстрировала терпимость к сексуальному экспериментированию, которым характеризовались хаотичные послереволюционные годы, когда отвержение буржуазных ценностей приравнивалось некоторыми к пренебрежению всеми сексуальными ограничениями. Здесь она заметно отличалась от Ленина, который с презрением и отвращением говорил о тех «желторотых птенцах, едва вылупившихся из яйца буржуазных воззрений»[91], которые проповедовали случайное сексуальное удовлетворение: «Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?»[92]. Коллонтай, хотя и считала такую невоздержанность простительной или даже неизбежной во время общественного переворота, когда более серьезные отношения вряд ли могли уцелеть, все же не расценивала ее как предпочтительную. Она видела, что для женщин сексуальное «освобождение» слишком часто означало «свободу, равенство и материнство» (Stites, 1978, р. 360), и тоже возражала против низведения человеческой сексуальности до животной деятельности, рассматривая промискуитет как антиобщественное поведение, подвергающее опасности здоровье рабочих и отвлекающее их от более серьезных задач.