Политическая теория феминизма. Введение - [14]

Однако, несмотря на то, что угнетение женщин рассматривалось им как продукт капитализма, усиленное неравноправными законами, он также видел основу его в мужском эгоизме:

«Какой бы ни была система производства … или система правления … в любых превратностях МУЖСКОГО положения, он всегда предпочитал иметь женщину своей рабыней» (Thompson. Appeal.., р. 196).

Таким образом, он пришел к анализу тех способов, к которым прибегали мужчины для закабаления женщин, весьма близкому к радикальному феминистскому осмыслению патриархата и угнетения в личных взаимоотношениях. Так, например, он утверждал, что муж (мужчина, «который предоставил женщине высокую честь быть его безвольной машиной для размножения и домашней рабой») не только использует легальное и физическое принуждение для порабощения своей жены, но и настаивает на контролировании ее сознания, требуя ее любви, как и покорности, «востребуя от ее заученного раболепия имитации добровольного подчинения». Он считал семью средством мужского доминирования, где женщины «изолированы и лишены осмысленного существования вместе со своими детьми, очагом и процессом приготовления пищи» и низведены своими деспотичными мужьями «до состояния тупости и апатии, не дающего им возможности испытать большее счастье, чем у дикаря» (Thompson. Appeal.., рр. 63, 66,180 и 70).

Эти рассуждения — сильная позиция, и они предлагают нам анализ власти в личных и семейных отношениях, совершенно отсутствующий в идеале «домашнего гражданина» Уоллстоункрафт. Тем не менее они не сподвигли Томпсона на осуждение собственного пола в далеко идущей перспективе или на отстаивание тех видов сепаратизма, которые предлагают некоторые. современные радикальные феминистки (как и Мэри Эстелл, см. выше). Скорее, он верил в то, что истинные интересы обоих полов могут совпасть, поскольку, когда женщины станут свободным и, тогда мужчины осознают радость равноправного партнерства, превосходящую радость деспотизма. В более широком масштабе, прекращение отношений зависимости и подчинения в личной жизни сделает возможным существование нового, более высокого общественного порядка, и

«Как несвобода женщины привязала мужчину к невежеству и порокам деспотизма, так ее освобождение вознаградит его знанием, свободой и счастьем» (Thompson. Appeal.., р. 213).

Это заключение совмещает в себе либеральный, социалистический и радикальный анализ, поскольку демонстрирует взаимосвязанность политической, экономической и личной власти, и в этом смысле оно имеет много общего с современным социалистическим феминистским анализом. Оно также нередко имеет поразительное сходство с идеями, высказанными Джоном Стюартом Миллем (сыном Джеймса Милля) в его знаменитой работе «Подчиненность женщины»[14], написанной 24 года спустя. Томпсон базируется на философии утилитаризма, которая обычно ассоциируется с либеральной теорией, которой Томпсон пользуется постоянно в процессе своих рассуждений. Влияние этой теории будет рассматриваться в следующей главе, но здесь нам важно подчеркнуть, что использование Томпсоном утилитаристской теории позволяет считать, что либеральные концепции могут быть более гибкими, чем считали некоторые феминистки, и вполне совместимыми с другими подходами.

Утопические социалисты не смогли достичь своих целей, и их, как правило, принято считать эксцентричным дополнением к исторической науке. Однако их идеи представляют важную, хотя и мимолетную взаимосвязь либеральных, социалистических и феминистских идеалов, которые бросили вызов разделению частного и общественного и увидели взаимосвязь между правовым, экономическим и личным подчинением. В последующие 150 лет либеральные кампании за политические и юридические права в основном отмежевались от социалистической программы классовой борьбы, так же как идея личного подчинения нередко исчезала с повестки дня. Только в работах некоторых современных феминисток эти отдельные течения сближаются заново.

Глава 2. ЛИБЕРАЛИЗМ: ВЕДУЩЕЕ ФЕМИНИСТСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ XIX ВЕКА

В течение XIX в. ранние феминистские требования все больше трансформировались в политические акции, вдохновляя движение за образовательную, правовую и политическую реформу и дойдя до кульминации в массовых кампаниях за право голоса. Тем не менее политический феминизм того времени не являлся простым перенесением либеральных принципов на проблемы женщин. Поскольку он был также подвержен серьезному влиянию евангелического христианского движения за реформу общественной морали. Это движение не только вовлекало женщин в прямую политическую деятельность, но и оправдывало феминистские требования, базирующиеся на весьма нелиберальной идее различия между полами. Смысл этой идеи заключался в том, что основой данного различия являлось исходное моральное превосходство женщин, и что специфические качества женщин должны влиять на общественную мораль. Это означало, что очевидные либеральные требования юридического и политического равноправия нередко базировались на весьма нелиберальных теоретических предпосылках.

Феминизм XIX столетия также во многих отношениях был значительно радикальнее, чем принято считать. Феминистские авторы того времени, рассматриваемые в данной главе, были несомненными «реформист(к)ами», поскольку не отрицали существующие законы, но, скорее, желали расширить правовую защиту женщин и обеспечить им равные права. Они также не подвергали систематической критике существовавшую социоэкономическую систему и отношения в браке и семье. Тем не менее их представление о женщинах как об отдельной группе с общим опытом и интересами нередко приводило их к выводу, что женщины представляют собой класс, чьи интересы не только отличаются, но и противоположны интересам мужчин. Этому убеждению нередко сопутствовали примеры женской солидарности и дружбы, предварявшие идеи «сестринства», возникшие в XX в., а также вера в то, что изменения в общественной сфере могут быть успешными только в случае соответствующих изменений в частной сфере, включая сексуальные взаимоотношения. Это не означает, что в тот период существовала развитая теория патриархата. Тем не менее, при более близком рассмотрении дискуссий того времени можно убедиться, что они в гораздо большей степени, чем это принято считать, опережали идеи нынешних радикальных феминисток, и что отнесение писательниц (писателей) и реформисток (реформаторов) XIX в. к просто «либеральным феминисткам» базируется на традиционной политической терминологии, в данном случае не применимой, так как не позволяет увидеть их истинную природу и разнообразие (Maynard, 1989; Levine, 1987).