Политическая экономия рантье - [14]

Нам остаётся только один метод исследования, именно, соединение абстрактно-дедуктивного метода с методом объективным, соединение, которое является одной из самых характерных черт марксистской политической экономии. Только таким путём можно построить теорию, которая не представляла бы вечного противоречия в себе самой, а была бы действительным орудием научного познания капиталистической действительности.

2. Историческая и неисторическая точки зрения

В «Теориях прибавочной ценности» Маркс писал о физиократах: «Было большой их заслугой, что они рассматривали эти формы (формы буржуазного способа производства Н. Б.), как физиологические формы общества, как формы, вытекающие из естественных нужд самого производства, которые независимы от воли, политики и т. д…Это материальные законы. Ошибка же физиократов состоит в том, что материальный закон определённой общественой формации рассматривается, как закон абстрактный, одинаково господствующий над всеми общественными формами»[72].

Здесь очень хорошо проводится различие между просто-общественной и общественно-исторической точкой зрения. Можно рассматривать «общественное хозяйство в целом», но не понимать всего значения специфически исторических общественных форм. Правда, в новейшее время неисторической точки зрения обычно соответствует и непонимание значения социальных связей, но тем не менее следует различать эти два методологических вопроса, ибо возможность «объективизма» отнюдь не является необходимой гарантией исторической постановки вопроса. Это мы видим на примере физиократов. В современной литературе мы находим то же самое у Тугана-Барановского, «социальная теория распределения» которого годится (а потому ничего не объясняет) для всякого расслоённого на классы общества[73].

Маркс самым резким образом подчёркивал исторический характер экономической теории и относительность её законов. «По его мнению… каждый исторический период имеет свои законы… но, как только жизнь пережила период данного развития, вышла из данной стадии и вступила в другую, она начинает управляться уже другими законами»[74]. Из этого, конечно, отнюдь не вытекает, что Маркс отрицал все и всяческие общие законы, которые бы определяли ход общественной жизни на различных ступенях развития. Теория исторического материализма, например, открывает законы, пригодные для общественного развития вообще. Но это отнюдь не исключает специфических исторических законов политической экономии, которые, в противоположность социологическим законам, выражают сущность одной из общественных структур, капиталистической общественной структуры[75].

Здесь уместно будет предупредить одно могущее быть сделанным возражение. А именно, нам могут сказать, что признание историчности с неизбежностью влечёт за собой идиографический, чисто описательный тип теории, т. е. ту точку зрения, которую защищает так называемая «историческая школа». Однако, такое возражение покоилось бы на смешении совершенно различных вещей. Возьмём какое-либо общее положение идиографической науки par excellence статистики. Статистика населения выводит, например, такой «эмпирический закон»; на 100 девочек — рождается 105–108 мальчиков. Этот «закон» — чисто описательного характера, на нём непосредственно не выражено никакого общего, причинного, соотношения. Наоборот, теоретический закон в политической экономии укладывается, как мы видели, в формулу причинности: если имеется A, B, C, то наступает D; другими словами, наличность определённых условий, «причин», ведёт за собой наступление определённого следствия. Ясно, что эти «условия» могут быть и исторического характера, т. е., что они в действительности встречаются только в определённое время. С чисто логической точки зрения, вполне безразлично, где и когда встречаются эти условия в действительности, и даже встречаются ли они вообще, — в этом смысле перед нами «вечные законы»; с другой точки зрения, их реального проявления, они суть «исторические законы», ибо они связаны с «условиями», встречающимися лишь на исторически определённой ступени развития[76]. Но раз эти условия даны, даны тем самым и их следствия. Именно на этом характере теоретических экономических законов возможно их «применение» к странам и эпохам, где общественное развитие достигло соответствующей высоты (поэтому, например, русские марксисты могли удачно предсказать «судьбы капитализма в России»), хотя анализ Маркса исходил из конкретного эмпирического материала, касавшегося Англии[77].

Таким образом, «исторический» характер законов политической экономии отнюдь не превращает последнюю в науку идиографического типа. С другой стороны, только историческая точка зрения может быть познавательно ценной в этой области.

Политическая экономия, как наука, может иметь своим объектом исключительно товарное (resp. товарно-капиталистическое) общество. В самом деле, если бы мы имели перед собой какой-либо вид организованного хозяйства, будь это ойкосное хозяйство Родбертуса, первобытная коммуна, феодальное поместье или организованное общественное хозяйство социалистического «государства» — мы бы не нашли там ни одной проблемы, разрешение которой составляет задачу теоретической экономии; эти проблемы касаются товарного хозяйства, в особенности его капиталистической формы: таковы проблемы ценности, цены, капитала, прибыли, кризисов и т. д. Это, конечно, не случайность: как раз теперь, при системе большей или меньшей «свободной конкуренции», наиболее ясно выражается стихийность экономического процесса, где индивидуальная воля и цель отходит на задний план перед объективно развивающейся цепью общественных явлений; только товарному производству и его высшей форме производству капиталистическому, свойственно то явление, которое Маркс назвал «товарным фетишизмом» и блестящий анализ которого он дал в «Капитале». Именно здесь личные отношения людей в производственном процессе выражаются в безличных отношениях между вещами, и эти последние принимают форму «общественного иероглифа» ценности (Маркса). Отсюда та «загадочность», которая свойственна капиталистическому производству, и то своеобразие проблем, которые впервые появляются здесь для теоретического исследования. «Не вследствие «caractère typique de la liberté économique», а в силу теоретико-познавательного своеобразия системы конкуренции, которая приводит с собой как наибольшее число теоретических задач, так и наибольшую трудность их решения»[78], анализ капиталистической действительности представляет особый интерес и придаёт особый логический вид экономической науке, которая исследует закономерность стихийной жизни современного общества, выводит законы, независимые от сознания людей, «регулирующие естественные законы, на манер закона тяжести, когда над вашей головою обрушивается дом»[79]. И вот эта стихийность, вытекающая притом из весьма сложных отношений, есть сама историческое явление, свойственное лишь товарному производству[80]. Только в неорганизованном общественном хозяйстве создаются специфические явления, когда взаимоприспособленне различных отдельных частей «производственного организма» идёт помимо сознательно на это приспособление направленной воли людей. При планомерном ведении общественного хозяйства распределение и перераспределение производительных сил общества есть сознательный, основанный на статистических выкладках, процесс; при современной анархии производства этот процесс совершается посредством целого передаточного механизма цен, их падения или повышения, путём давления этих цен на прибыль, путём целого ряда кризисов и т. д.; словом, не сознательный расчёт коллектива, а слепая сила общественной стихии, проявляющаяся в целом ряде общественно-экономических явлений — в первую голову рыночной цены — вот что характерно для современного общества и вот что составляет предмет экономической науки. При социалистическом строе политическая экономия потеряет свой смысл: останется одна лишь «экономическая география» — наука идиографического типа и нормативная наука «экономической политики», ибо отношения между людьми будут простыми и ясными, устранится всякая их вещная, фетишизированная формулировка, а на место закономерностей стихийной жизни станет закономерность сознательных действий коллектива. Уже из одного этого ясно, что при исследовании капитализма нужно принимать во внимание основные его черты, отличающие капиталистический «производственный организм» от всякого иного: ибо исследование капитализма и есть исследование того, что отличает капитализм от всякой другой общественной структуры; если мы отвлекаемся от этих особенностей, которые типичны для капитализма, то мы будем иметь дело лишь со всеобщими категориями, пригодными для всяких общественных производственных отношений и потому не объясняющими исторически определённого, совершенно своеобразного процесса развития «современного капитализма». Как говорит Маркс, именно в забвении этого положения и заключается «вся мудрость» современной буржуазной экономии, которая стремится доказать прочность теперешних отношений[81]. При этом нужно иметь в виду, что анализ капитализма, как развитого товарного производства, характеризирующегося не обменом вообще, но капиталистическим обменом, где на рынке появляется рабочая сила в качестве товара, и где производственные отношения («экономическая структура общества») включают в себя не только отношения между товаропроизводителями, но и отношение между классом капиталистов и классом наёмных рабочих, — что этот анализ капитализма требует, кроме исследования общих условий товарного хозяйства (наличность лишь одного этого элемента соответствовала бы теории простого товарного производства), также и исследования специфической структуры капитализма. Только такая постановка вопроса может создать действительно научную экономическую теорию. Если заниматься не апологией и увековечиванием капиталистических отношений, а их теоретическим исследованием, то необходимо выделить их типичные черты и эти черты анализировать. Так именно и поступает Маркс. Его «Капитал» начинается словами: