Полина. Паскуале Бруно. Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса - [36]
«Итак, ты не хочешь уступить ее мне?» — спросил Макс.
«Нет!» — отвечал Анри.
«Ну, так я возьму ее!»
«Посмотрим!»
«Анри, Анри! — сказал Макс, скрежеща зубами. — Клянусь честью, что эта женщина будет принадлежать мне».
«А я клянусь жизнью, что она будет моя, и я дорожу своей жизнью больше, чем ты честью».
Тогда они отступили назад, выхватили охотничьи ножи и снова стали друг против друга.
«Из жалости, из сострадания, во имя Неба — убейте же меня!» — в третий раз закричала связанная женщина.
«Что вы сейчас сказали?» — воскликнул Орас, сидя по-прежнему и обращаясь к молодым людям тоном начальника.
«Я сказал, — отвечал Макс, нанося удар Анри, — что я получу эту женщину».
«А я, — возразил Анри, нападая на противника, — я сказал, что она будет не его, а моя, и сдержу свое слово».
«Нет! — вполголоса произнес Орас. — Вы оба солгали, ее не получит ни тот ни другой».
Он взял со стола пистолет, медленно поднял его и выстрелил; пуля пролетела между сражающимися и поразила женщину в сердце.
При этом зрелище я испустила ужасный крик и упала без чувств, вероятно такая же мертвая на вид, как и та, которую убили.
XIII
Придя в чувство, я поняла, что нахожусь в подземелье. Граф, привлеченный моим криком и шумом падения, нашел меня в лаборатории и, пользуясь моим обмороком, продолжавшимся несколько часов, перенес в подземелье. Подле меня на камне стояли лампа, стакан и лежало письмо. Стакан содержал яд; что касается письма, то я вам перескажу его.
«Неужели вы не решаетесь показать его, — воскликнул я, — и доверяете мне только наполовину?»
«Я сожгла его, — отвечала мне Полина, — но будьте спокойны, я не забыла ни одного слова оттуда.
«Вы хотели, Полина, чтобы моя карьера преступника была полной; Вы все видели, все слышали, мне нечего более открывать Вам, Вы знаете, кто я такой, или, лучше, что я такое.
Если бы тайна, раскрытая Вами, принадлежала мне одному, если бы одна только моя жизнь зависела от нее, я скорее рискнул бы собой, чем позволил бы упасть хоть волосу с Вашей головы. Клянусь Вам, Полина!
Но невольная неосторожность, какой-нибудь знак ужаса, исторгнутый Вашим воспоминанием, слово, произнесенное во сне, могут привести на эшафот не только меня, но еще двух других людей. Ваша смерть спасает три жизни. Итак, надо, чтобы Вы умерли.
Был миг>у когда я хотел убить Вас во время Вашего обморока, но у меня не хватило для этого сил, потому что Вы единственная женщина, которую я любил, Полина. Если бы Вы последовали моему совету, вернее, повиновались моему приказанию, Вы были бы теперь возле своей матери. Но вы приехали ко мне, поэтому вините в своей судьбе лишь себя.
Вы придете в себя в подземелье, куда никто не входил вот уже двадцать лет и куда, может быть, никто не войдет еще столько же времени. Не надейтесь на помощь, потому что это бесполезно. Вы найдете яд подле этого письма. Вот все, что я могу сделать для Вас: предложить Вам скорую и спокойную смерть вместо медленной и ужасной. Во всяком случае, что бы Вы ни предприняли, с этого часа Вы умерли.
Никто не видел Вас, никто Вас не знает. Женщина, убитая мною, чтобы восстановить согласие между Анри и Максом, будет погребена в Париже в гробнице Вашей семьи, и Ваша мать будет плакать над нею, думая, что она плачет над своей дочерью.
Прощайте, Полина! Я не прошу у Вас ни забвения, ни милосердия. Я уже давно проклят, и Ваше прощение не спасет меня».
«Это ужасно! — воскликнул я. — О Боже мой! Боже мой! Сколько вы страдали!»
«Да! Теперь все, о чем я могла бы рассказать вам, — только моя агония. Поэтому…»
«Неважно, — закричал я, прерывая ее, — неважно, рассказывайте!»
«Я прочла это письмо два или три раза — и не могла убедить себя в его реальности. Есть вещи, против которых восстает разум: они перед тобою, под рукой, перед глазами, смотришь на них, дотрагиваешься — и не веришь. Я молча подошла к решетке, она была заперта; так же молча я два или три раза обошла вокруг своей темницы, все еще не веря и ударяя в ее влажные стены кулаком, потом безмолвно села в углу своего склепа. Я была крепко заперта, но при свете лампы хорошо видела ад и письмо, однако я еще сомневалась. Я говорила себе, как иногда бывает во сне: я сплю и хочу пробудиться.
Неподвижно сидела я до той самой минуты, когда лампа начала потрескивать. Тогда страшная мысль, не приходившая до тех пор мне в голову, вдруг поразила меня: лампа скоро погаснет. Я вскрикнула от ужаса и бросилась к ней — масло почти все выгорело. Темнота принесла мне первую весть о смерти.
О, чего бы я не дала за масло для этой лампы! Если бы можно было разжечь ее своей кровью, я зубами вскрыла бы себе вену. Лампа продолжала потрескивать, свет все слабел, и круг темноты, который она удаляла прежде, когда еще блистала во всей своей силе, постепенно приближался ко мне. Я была подле нее на коленях, сложивши руки, и не думала молиться Богу, я молилась ей…
Наконец она начала бороться с темнотой, как и мне самой скоро предстояло бороться со смертью. Может быть, я одушевила ее собственными чувствами, но мне казалось, что она сильно цепляется за жизнь и страшится потерять огонь, составляющий ее душу. Вскоре для нее наступила агония со всеми ее фазами: под конец она вспыхнула — так и к умирающему иногда возвращаются силы. Она освещала большее пространство, чем раньше, — так иногда воспаленный разум видит далее пределов, назначенных для зрения человеческого. Потом наступило совершенное изнеможение — пламя дрожало, подобно последнему дыханию на устах умирающего, наконец погасло, унося с собой свет — половину жизни.
