Полина. Паскуале Бруно. Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса - [16]

«Да, я припоминаю его», — сказала Полина.

«Позже, — продолжал я, не замечая, что прерываю ее рассказ, — позже я услышал не эту арию, а вдохновившую ее народную песню. Это было на Сицилии, вечером одного из тех дней, какие Господь создал, кажется, только для Италии и Греции. Солнце едва скрылось за Джирдженти, древним Агригентом. Я сидел возле дороги. По левую сторону от меня начинал теряться в вечернем сумраке морской берег, усеянный развалинами, а среди них возвышались три храма; дальше простиралось море, неподвижное и блестящее, как серебряное зеркало. По правую сторону резко выделялся на золотом фоне город, как на одной из картин ранней флорентийской школы, считающихся творениями Гадди или подписанных именами Чимабуэ и Джотто. Напротив меня молодая девушка шла от источника, неся на голове старинную продолговатую амфору восхитительной формы и напевая песню, о которой я говорил вам. О! Если бы вы знали, какое впечатление произвела на меня эта мелодия. Я закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях: море, берег, храмы — все исчезло, даже эта греческая девушка, будто фея вернувшая меня на три года назад в салон княгини Бел… Тогда я опять увидел вас, опять услышал ваш голос и смотрел на вас с восторгом. Но внезапно глубокая печаль овладела моей душой, поскольку в то время вы уже не были той молодой девушкой, что я так любил, той, что звали Полиной де Мёльен, — вы стали графиней Орас де Бёзеваль… Увы!.. Увы!..»

«О да, увы!» — прошептала Полина.

Прошло несколько минут в молчании. Полина первая его нарушила.

«Да, это было прекрасное, счастливое время моей жизни, — сказала она. — Ах! Молодые девушки не понимают своего счастья; они не знают, что несчастье не смеет коснуться целомудренного покрова, который защищает их и который муж когда-нибудь сорвет с них. Да, я была счастлива в течение трех лет. Три года ни разу не было омрачено блестящее солнце моих дней, едва ли затемнялось оно, как облаком, каким-нибудь невинным волнением, что молодые девушки принимают за любовь. Лето мы проводили в своем замке Мёльен; на зиму возвращались в Париж. Лето проходило в деревенских праздниках, а зимы едва хватало для городских удовольствий. Я не думала, что жизнь, такая тихая и спокойная, может когда-нибудь омрачиться. Я была весела и доверчива. Так мы прожили до осени 1830 года.

По соседству с нами находилось поместье госпожи де Люсьенн, жены большого друга моего отца. Однажды вечером она пригласила нас, меня и мою матушку, провести весь следующий день у нее в замке. Ее муж, сын и несколько молодых людей, приехавших из Парижа, собрались там для охоты на кабана, и большой обед должен был прославить победу нового Мелеагра. Мы согласились.

Приехав в замок, мы не застали там охотников, но, поскольку парк был огражден, мы легко могли присоединиться к ним. Время от времени до нас доносились звуки рога, и, слыша их, мы могли бы, направившись в их сторону, полностью насладиться охотой, не рискуя устать. Господин де Люсьенн остался в замке с женой, дочерью, моей матерью и со мной; Поль, его сын, распоряжался охотой.

В полдень звуки рога начали приближаться; мы услышали сигнал, повторившийся несколько раз. Господин де Люсьенн сказал нам, что поднятый кабан утомился и, если мы хотим, пришло время садиться на лошадей; в ту же минуту к нам во весь опор прискакал один из охотников с приглашением от Поля: кабан вот-вот должен был схватиться с собаками. Господин де Люсьенн взял карабин, прикрепив его к луке седла, и мы втроем отправились верхом. Наши матушки пошли пешком в павильон, около которого проходила охота.

Через несколько минут мы были на месте; несмотря на мое отвращение к такого рода удовольствиям, вскоре звук рога, быстрота езды, лай собак, крики охотников произвели на нас свое действие, и мы — Люси и я — наравне с самыми искусными наездниками помчались галопом, смеясь и одновременно дрожа. Два или три раза мы видели кабана, перебегавшего аллеи, и каждый раз собаки были к нему все ближе и ближе. Наконец зверь прислонился к большому дубу, обернулся и мужественно встретил свору собак. Это было на краю лесной прогалины, куда выходили окна павильона, так что госпожа де Люсьенн и моя мать могли видеть развязку охоты во всех подробностях.

Охотники стояли кругом в сорока или пятидесяти шагах от того места, где происходило сражение. Собаки, разгоряченные долгой погоней, бросились на кабана, почти исчезнувшего под их движущейся пестрой массой. Время от времени одна из нападавших летела вверх на высоту восьми или десяти футов от земли и с визгом падала, вся окровавленная; потом она опять бросалась и, невзирая на раны, вновь нападала на своего неприятеля. Битва продолжалась около четверти часа, и уже более десяти или двенадцати собак было смертельно ранено. Это зрелище, кровавое и ужасное, оказалось для меня мучительным, и, кажется, такое же действие оно произвело на других зрителей, потому что я услышала голос госпожи де Люсьенн: «Довольно, довольно! Прошу тебя, Поль, довольно!» Тогда Поль соскочил с лошади, держа карабин в руке, прицелился в середину своры и выстрелил.