Полигон - [3]

Смуглое лицо Русинова выглядело виноватым, смущенным. «Переживаешь, браток? — мысленно укорял его полковник. — Переживай, переживай, тебе это полезно».

— У меня все, — кивнул он комбату и отошел в сторонку. День-то какой солнечный, погожий! Земля прямо на глазах меняется. Из всех ее пор вытягивается кустистая поросль, цветы…

Загоров по обыкновению был краток, и танкисты вскоре покинули строй. Завязывался невеселый разговор: стреляли-то ниже своих возможностей. Все из-за первого взвода.

Русинов робковато подошел к командиру полка, занес ладонь к танкошлему:

— Разрешите обратиться, товарищ полковник?

— Оправданием оценку не исправишь, — сухо обронил Одинцов.

— Простите, я о другом… Я нечестно доложил о наводчиках — они не виноваты. — Голос лейтенанта дрогнул. — Со мной случилось неладное: растерялся…

Батальонные поутихли, вслушиваясь. Одинцов молчал. Его крупное лицо было хмурым, а у стоящего перед ним взводного на смуглых щеках разливался румянец.

— Почему рано открыл огонь? Неужели не мог сообразить, что чем больше дистанция, тем меньше вероятность попадания?

— Мишени-то были видны. Я и скомандовал. Волнуясь, Русинов жестикулировал. Сколько раз друзья делали ему замечания: «Толя, не маши руками!» Он забывал об этом. Вот и сейчас, поворачиваясь то вправо, то влево, показывал, где были его танки и где мишени.

— Вы же сами говорили: на цыпочках к врагу на танке не подберешься. Его надо давить огнем, как только заметил. А снарядов маловато.

Он опять развел руками и замолчал.

— Ишь ты, на меня же и ссылается! — усмехнулся командир полка. — Как будто я его учил напрасно снаряды жечь.

Офицеры тоже начали посмеиваться: гроза прошла без грома.

— Бездарно вели бой! — стоял на своем Одинцов. — Надо же уметь распорядиться боеприпасами. А если бы в бою у вас осталось всего два выстрела, а навстречу — два вражеских танка, тоже начали бы лупить с третьего километра?

— Да нет, постарался бы подпустить поближе…

— О том и речь! Голова-то для чего на плечах? Перестав сердиться, Одинцов уже радовался, что ошибся в худших предположениях. Победа лейтенанта над самим собой, пожалуй, стоит неудачных стрельб. Да и таких ли неудачных? Не хватило пробоин до красной оценки, а вообще-то взвод действовал тактически грамотно.

— Разрешите повторить? — осмелел Русинов. — Ручаюсь за отлично.

— В следующий раз, когда научишься беречь боеприпасы, — сердито отрезал полковник.

После занятий на солнцепеке казарма учебного центра манила своей прохладой. Танкисты с удовольствием задерживались в ней, чтобы умыться, отдохнуть. Раздевшись до пояса и обдавшись водой из крана, лейтенант Дремин не спеша вытирался полотенцем. Настроение у него было приподнятое: снова положил на обе лопатки своего дружка и соперника Русинова.

Отличная оценка взводу за стрельбу и благодарность комбата перед строем наполняли сердце Дремина приятным волнением. Похвала — заявка на будущую славу, ты — надежда полка, пример для многих. Тебя не забудут, когда наступит срок повысить в звании и должности, а то и раньше срока. Отчего бы и нет? Училище закончил с отличием, взвод передовой. Еще немного, и в штабе полка решат: «Да это же очень способный командир! Пора выдвигать». И вот — академия. После нее сразу батальон или кое-что повыше. А там — академия Генштаба. Мечты, мечты…

Дремин поморщился, а потом улыбнулся и подошел к товарищу.

— Что, одеваемся — и на обед?

Анатолий Русинов озабоченно орудовал иголкой.

— Сейчас, вот только пришью пуговицу к мундиру. Оторвалась, холера.

Крепкие руки лейтенанта орудовали расторопно, ловко. Закончив шить, он приткнул иголку в фуражку, натянул на тугие плечи полевой мундир.

— Пошли!

Евгений Дремин был белокур, сероглаз, статен, улыбка у него сдержанная, отнюдь не добродушная. В нем угадывался разносторонний, несколько насмешливый и самовлюбленный ум. Анатолий Русинов по своему характеру был проще, покладистей.

Отличались парни друг от друга, но это отнюдь не мешало их дружбе. Жили они в одной комнате полковой гостиницы, и, увидев их вместе, товарищи нередко восклицали: «А вот и черный с белым!»

Лейтенантам это нравилось — они улыбались. Впрочем, сегодня, по вполне понятным причинам, улыбался только белый. Сегодня Русинов был грустен: без малого стрельбы не провалил да еще батю рассердил своим идиотским докладом. Правда, кое-как выкарабкался, а то ведь мог бы нажить славу безнадежного растяпы.

Путь был короток: походная военторговская столовая находилась почти рядом, за распустившимися тополями. В высокую просторную палатку с прорезанными оконцами входили офицеры и прапорщики. С тыльной части полевого обеденного зала вбегали официантки в передниках и белых наколках на голове. Подносы с блюдами источали ароматный парок.

Друзья присели за свободный стол.

— Употребим для разгона? — предложил Евгений, разливая кефир.

— Можно.

— Ты, я вижу, переживаешь утренний промах?

— Переживаю — не то слово. Мучаюсь!.. Прямо из рук все валится. После такого прокола не скоро очухаешься.

— Перестань! — сказал Евгений ободряюще. — Ты же молодчина, сам себя победил! Я даже мысленно аплодировал тебе.

Анатолий еще больше нахмурился.