Над полигоном бодро занималось утро: от майских полей и перелесков, от заросшей камышом и красноталом речушки струилась родниковая прохлада. Только что взошедшее розоватое солнце обозревало окрестности, заступая в дневной дозор. Обозревало добродушно: за минувшую ночь — никаких происшествий. Та же весенняя земля, исполосованная танковыми гусеницами, те же кусты в зеленых платках-обновках, те же бутафорные домики, пожарная вышка, «заводская» труба…
В «уазике» с темно-серым брезентовым верхом ехали двое — немолодой уже, заметно крупный полковник Одинцов и юный солдат-водитель Суббота. На чисто выбритом лице полковника — печать суровости, на висках — седина. Взгляд его быстр, память надежно хранит все, что необходимо на тот самый случай, ради которого ему доверено повелевать людьми и оружием, ради которого он едет сейчас сюда, боясь потерять лишнюю минуту.
Привалившись к спинке сидения, полковник не спускает со щебеночной колеи своих карих холодноватых глаз и лишь изредка безмолвным жестом указывает молодому водителю, куда повернуть машину на очередной развилке. Дорог тут много. Все они изъезжены, а кое-где в выбоинах еще стоит вода.
Полигонное разнопутье навевало раздольные мысли. Кому из людей военных неведомы эти дороги? Кто хоть раз получил прописку на полигоне, тот запомнил его на всю жизнь. У него своя, ни с чем не сравнимая судьба. И будь ты закоренелым служакой или зеленым новобранцем, сразу почувствуешь это, едва ступив на отчужденную шлагбаумом землю.
Полигон — институт сражений и подвигов, место мужания мужчины, взявшего в руки оружие. Прибыв сюда, ветераны, хотят они этого или нет, вспоминают былые сражения. С острым любопытством осматривают здесь каждую фронтовую примету новички. Их волнует замерший на обочине макет ракеты, орудия или танка, старый окоп, заросшая травой воронка, пулевая отметина на дереве, валяющийся под ногами снарядный осколок. И они тоже мысленно переносятся в область преданий о войне.
Представить можно все — человеческое воображение не знает границ. Но пока ты не исползал эти поля сам, не провел по ним боевую машину, не торопись называть себя солдатом. Ты им станешь, когда загрубеют твои ладони от металла, когда в любой момент будешь находить здесь нужную дорогу, когда с новой весной вырастет на этом поле трава, политая твоим потом.
Придет срок, тебя назовут умелым воином, ты в тонкостях усвоишь ратное мастерство и сердцем постигнешь святую истину: служить родной Отчизне — счастье. Под рокот мотора размышлялось уютно. В пути как-то яснее вырисовывалось недодуманное раньше, строже виделось и оценивалось свершенное.
Службу в этих краях Одинцов начинал еще комбатом, вдоль и поперек исколесил окрестные поля, знает каждый овраг и бугор. Многое тут созидалось его заботами, и многое надо бы еще сделать, да этим займется уже кто-нибудь другой.
Годы-то летят! В полном соответствии с законами времени на смену старикам приходит юность. И полками теперь командуют молодые, так что пора серьезно подумать о преемнике. На последнем совещании в штабе генерал Маренников не случайно отвел в сторону, озабоченно сказал:
— Слушай, Георгий Петрович, может, пойдешь моим заместителем?
Сгоряча насупился, отвечал почти рассерженно:
— К тыловым должностям не приспособлен. Лучше в запас.
Разумеется, мысли об увольнении — не самые радостные, да только ни к чему печаль! Главное, чтобы сегодня поудачнее прошли стрельбы в третьем батальоне. Первый и второй вчера отличились. Если и третий не подкачает, то за полком — первое место. А это значит, что в округе подумают, прежде чем списать полковника Одинцова. Участник Великой Отечественной, он и теперь занят главным делом: учит солдата тому, что на войне необходимо. И если понадобится сегодня, завтра — в любой момент поведет в атаку стальной свой полк и ударит с той силой, на какую способны современные бронированные машины в сочетании с бойцовским умением и мужеством.
«Ничего, я еще послужу!» — утешительно вздохнул он. У прижавшегося к рулю водителя мысли были попроще. Ему, рядовому Матвею Субботе, лишь прошлой осенью исполнилось восемнадцать. В его подчинении пока мотор да четыре колеса. И важно, чтобы они хорошо крутились.
До призыва он закончил шоферские курсы в родном городе. Во время проверочного марша показал себя неплохо, да и зимой на учениях не подкачал, подвозя танкистам горючее на полигон. А недавно его вызвали в штаб, приказали принимать командирскую машину. Ответил по-солдатски: «Есть!».
Одно лишь беспокоит Матвея: не освоил здешних дорог, — но это дело наживное. Машина у него новенькая, чуткая, только с завода получили, всего пять тысяч километров на спидометре. Хлопот с ней мало: обслужил, заправил — и кати хоть на край света. Не подведет, не откажет. Было у Матвея затаенное желание: когда-нибудь разогнать «уазик» до предельной скорости. Только вот момент пока не подвернулся. И сегодня, садясь в машину, батя коротко бросил:
— Держать шестьдесят.
А коль он так сказал, значит, своевольничать не смей. Над полигонной вышкой сигнально маячил красный флаг: идут стрельбы! Вышка розовато пылала широкими окнами в лучах утреннего солнца. Около нее прохаживался подтянутый, стройный майор. Нахмуренный, светлобровый, с тем выражением на волевом лице, которое бывает у человека, готового приступить к ответственному делу. На левом рукаве полевого мундира алела повязка руководителя стрельб.
