Полигон - [20]

Тут военный совет перерос в жаркий военный спор. Поскольку гранат всё равно не было, а нож и кувалда утеряны, бойцы придумали устроить петлю из стального тросика, который нашли тут же, в свинарнике. Тросик перекинули через блок, висящий на балке под крышей, и пошли на третий заход. Борька вёл себя настороженно и косил глазом, но от корыта не отходил, только нервно подёргивал скрюченным хвостиком. Удивительное дело, но Ломакина он к себе подпустил и даже не стал возражать, когда тот аккуратно и даже нежно надел ему петлю на задние ноги, сперва на левую, а потом и на правую. Может быть, оттого, что он следил за самым опасным на его взгляд противником – ефрейтором Банько. Бойцы отступили в укрытие, за спиной борова. И уже оттуда взялись за трос и разом дёрнули! Петля затянулась, задние ноги борова повисли в воздухе. Борька негодующе хрюкнул и упёрся в землю передними ногами. Ермолаев и Ломакин держали трос внатяг, не давая Борьке высвободиться, а Банько тем временем перебежал к лебёдке, стоящей чуть поодаль, зацепил к барабану петлю троса и принялся с треском крутить ручку. Вскоре трос натянулся, и уставшие бойцы смогли, наконец, отпустить её. Борька упирался, но пересилить лебёдку не смог – он пополз задом наперед, оставляя на земле две глубокие борозды. Через пару минут боров висел под балкой вниз головой, раскачиваясь из стороны в сторону, и орал дурным голосом. Нож так и торчал у него из шеи, и, похоже, не мешал ни орать, ни дрыгать ногами. Борька был пленён, повержен, но не уничтожен. чем и как его добить, бойцы не знали. Банько предложил опалить его паяльной лампой, мол, заодно и сдохнет. Но рядовые возразили, что станет слишком шумно – боров и так вопит, что уши закладывает, а под лампой заверещит не тише теплохода. Пока бойцы решали как быть (Ермолаев опять предложил забросать борова гранатами), крепление блока не выдержало, и Борька рухнул головой на землю. Он тут же вскочил на ноги, рванулся и побежал. Ослабший трос слетел, и Борька, обретя свободу, начал нервным аллюром нарезать круги по площадке, изредка весьма агрессивно всхрюкивая. Было ясно, что больше он к себе никого не подпустит – убьёт. Санинструктор Банько, посмотрев на него длинно и задумчиво, объявил:

– Чёрт с ним. Пошли к Дармоедову, за автоматом.

* * *

Андрей уехал на объект – проверить платформу и заодно посмотреть, как идёт строительство ветки. Железную дорогу строили в специально отрытой траншее особого профиля, уклоны допускались минимальные. Для их проверки и нужна была хитрой конструкции самоходная платформа. Платформу он оценил как грамотно сконструированную, удобную в работе и добротно сделанную. Недостаток был один: многочисленные приборы, устроенные по принципу строительного уровня, только намного более точные, приходилось заправлять спиртом и только спиртом. Спирт заправляли каждое утро, перед пуском платформы. И каждую ночь он с завидным постоянством исчезал. Андрей слышал, что начальство пыталось пресечь самым решительным образом это безобразие, но все усилия заканчивались ничем. Ни замки, ни даже охрана в виде вооруженного часового не смогли остановить утечки живительной влаги – спирт всё равно исчезал самым мистическим образом. И тогда начальство мудро решило: спирт – списывать.

Вот для этой-то платформы Андрей и привёз свою бочку. Продержаться надо было недолго – он полагал, всего дней пять, не больше. За бочку он особо не беспокоился – ещё в казарме они с Дармоедовым затравили спирт зелёнкой и написали на железном боку «ЯД». Спирт остро запах аптекой, цветом стал гадко-зелёным. И Андрей рассудил, что такую дрянь вряд ли кто осмелится пить. Приборам же краситель помешать не должен, по крайней мере, он сильно на это надеялся. С такими мыслями он спокойно катался на платформе вдвоём с машинистом до рассвета – снимал показания.

* * *

Ковалёв с Дармоедовым устроились вдали от любопытных глаз, в подсобке, и решали философские проблемы, разбавляя спирт чистейшей родниковой водою и закусывая «краковской» копчёной колбасой с чесноком и свежими помидорами. Дело плавно и неуклонно шло к тому, чтоб вполголоса затянуть «Эй, баргузин» или «Горит свечи огарочек». Неторопливую беседу самым возмутительным образом нарушил санинструктор, который с шумом ворвался в подсобку, чем бесповоротно испортил благостное настроение Ковалёва. Санинструктор отчеканил по форме, обращаясь к Дармоедову, что с поставленной задачей справиться нет никакой возможности по причине отсутствия оружия. Ковалёв начал потихоньку заводиться. Врываются тут, шумят, беспокойство вносят. Он зыркнул мутными глазами и грозно спросил:

– Кто таков?

– Санинструктор ефрейтор Банько! – доложил, вытянувшись в струнку, санинструктор.

– Который Банько? – не понял Дармоедов. А или Е?

– Е. Банько!

– Как-как твоя фамилия? – насторожился Ковалёв.

– Да отстань ты от него, – вмешался Дармоедов, – у всех у нас фамилии хороши. Свободен, ефрейтор, я сам боровом займусь., – и вяло махнул рукой. Банько, облегченно вздохнув, исчез.

– Понимаешь, – продолжил Дармоедов, – у нас в одной роте оказалось сразу два Банько, Евгений и Анатолий. Вот чтоб их отличить, мы и стали звать их по имени-фамилии. А имя потихоньку превратилось в одну первую букву. Стало быть, теперь у нас А. Банько и Е. Банько. Однако, Борьку резать. Мясо к завтрашнему дню нужно. Пойду я.