Полиция Российской империи - [44]

Не прошло после разговора моего с Грессером и двух часов, как явился он не только отуманенным, но злобным, и, войдя в кабинет, сказал:

— Хорошо же, Ф. Ф., я думал, зачем меня зовет дядя, а оказалось, что Трепов сказал ему, что я ленюсь, не занимаюсь делом; это, значит, вы сказали? Хорошо же!

Грозно прикрикнул я в ответ на угрозу и приказал Грессеру удалиться и заниматься своим делом, а не рассказами о визитах к своему дядюшке, и в душе его зародилась жажда мести.

Спустя немного времени, пригласил меня к себе Дворжицкий и, смеясь, показал мне донос, за подписью Грессера, в котором он обвинял меня по 3-м пунктам: 1) что околоточные надзиратели покупают бумагу для своей служебной переписки; 2) что в литографии Лифшица, на Невском, д. № 84, сделали мне бесплатно сотню визитных карточек, и 3) что он, Грессер, составлял какой-то протокол о жидах и золоте, и протокол этот я порвал, не передав его судебной власти.

Разумеется, что этот донос, будучи основан на вздоре, вместо того чтобы очернить меня в глазах Трепова, послужил к самой лучшей моей аттестации, так как нужно допустить, что если помощник пристава решается писать донос, то он собрал уже неотразимые факты и притом самого компрометирующего свойства, а если эти факты чушь, значит, пристав безупречен.

И оказалось; 1) покупать бумагу для служебной переписки околоточным пристав не обязан, 2) за визитные карточки я уплатил деньги и по счастливой случайности не сам лично, а через второе лицо, 3) я много рвал глупых протоколов Грессера и, может быть, в числе их порвал протокол и о золоте, но если этот протокол, вопреки ожидания, был нужный, то никто не мешает Грессеру указать точно самое дело и лиц к нему причастных, а без этого указания и самый пункт доноса получал значение балагурства. Таким образом, все потуги Грессера кончились пустым выстрелом.

Дворжицкий и без моего объяснения с насмешкою относился к доносу Грессера и объяснения моего не хотел слушать, но я настоял на своем и в заключении просил доложить Трепову, что если после случившегося Грессер будет оставлен у меня, то я подам об отчислении от должности, а вместе с тем присоединил свое ходатайство, чтобы если последует решение об увольнении Грессера, то отвратить от него чашу сию, ибо он, как обыкновенно водится, не сознавая своей вины, будет приписывать мне свое падение, а при этом, кроме сего, потерпит ни в чем не повинное семейство его, и потому, по мнению моему, лучшим исходом дела было бы перевести Грессера в другой участок.

На другой день состоялся приказ о переводе моего помощника на ту же должность в 4-й участок Московской части к приставу, полковнику Федорову, человеку честному и правдивому, отличному служаке; вытребовав его к себе, Трепов отдал ему следующее приказание о Грессере: «Дальше порога не пускать его — отрапортовал о благополучии и вон».

Впоследствии Дворжицкий мне рассказал, что на доклад его о доносе Трепов выразился так обо мне: «Сам виноват, сам виноват, приблизил к себе эту дрянь, вот и получил». Далее продолжал: «Карточки, карточки, ну, если ему и даром сделали карточки — значит, он того стоит; ему-то какое дело?»

Так отрекомендовал меня мой злейший враг моему строгому и умному начальнику, но что касается доносов на меня, то этим дело еще не кончилось.

Несколько времени спустя, прикомандировали ко мне некоего подпоручика Шидловского, побывавшего уже при многих участках и отовсюду сплавленного с самыми лучшими рекомендациями, лишь бы избавиться от прекрасного офицера.

Проходит два дня после приказа, а Шидловский ко мне не является; между тем, приходит ко мне из соседнего трактира буфетчик с жалобой, что в трактир второй день является офицер, обедает и не платит за обед денег, а когда буфетчик спросил у офицера деньги, то он обругал его, сказав: «Дурак этакий; когда я служил в Киеве, то за честь считали, когда я приходил куда обедать». — «Как вам угодно, господин, а мы из-за чести не кормим, пожалуйте деньги», — возразил буфетчик, но офицер ушел, буфетчик же, узнав, что офицер этот состоял прикомандированным к моему участку, обратился с жалобой. Распорядившись пригласить к себе Шиддовского, я, не дождавшись его в тот день вечером, получил вторую жалобу на него: пришла хозяйка веселого дома и жаловалась, что гость Шидловский угощался у подвластных ей прелестниц, а денег не уплатил. Я вторично послал за Шидловским, и в 10 ч. вечера он наконец явился в очень храбром настроении, и на вопрос мой, почему он до сих пор не является на службу и позволяет себе бывать в разных заведениях и не платит там денег за потребляемое им, Шидловский, очевидно, не зная моих воззрений и желая заявить о своем польском происхождении, ответил мне по-польски, что он, Шидловский, человек «porzadny», т. е. порядочный.

— Не знаю, — сказал я ему, — поржёндный ли вы или не поржёндный, но прошу вас, прежде всего, рассчитаться с сделанными долгами в моем участке, а потом пожаловать на службу и на ней зарекомендовать себя.

На службу Шидловский не пришел и был уволен из полиции, вероятно, по рапорту, поданному им помимо меня, а несколько времени спустя, бывший тогда начальник сыскной полиции, Путилин, встретясь со мною в управлении градоначальства, сообщил мне, что Шидловский за своею подписью подал Трепову донос на меня в том, что я запоем играю в карты и проигрываю в вечер по 600 р. Донос этот был передай Путилину; он, как настоящий сыскной начальник, хорошо знал жизнь и обычаи каждого пристава. Трепов, передавая ему донос, сказал: