Полиция Российской империи - [28]

По прошествии месяца, в один день, утром, Бочарский, выйдя из кабинета в участок и подавая мне повестку мирового судьи, сказал: «Отправьтесь к мировому по изложенному в повестке делу». Сказано — сделано, надо было идти. Но что я должен был делать у мирового, по какому делу имел представиться, — я ничего этого не знал, а помощник, к которому я обратился за указаниями, отделался общими выражениями; я посовестился настаивать на больших подробностях и пустился к мировому на авось, не имея ни малейшего понятия о моей миссии.

До этого случая мне ни разу не приходилось быть ни у мирового, ни в окружном суде, так как никаких частных дел я не имел и только бывал в военных судах низшей инстанции, а потому не имел понятия ни об обстановке мирового суда, ни о процедуре судоговорения, да и о судебных уставах имел весьма смутное понятие.

Пришел я в камеру судьи 13-го участка, известного в свое время всему Петербургу Трофимова, и, увидав его за решеткой, на возвышении, седого, сановитого, с золотой цепью, и пред решеткой на скамейках сидящих чуек, салопниц и прочий люд, я сообразил, что мне, как офицеру-обвинителю, не место на скамейках рядом с разночинцами, и ничтоже сумняся, хотя и с большой тревогой в сердце, по-видимому же храбро и развязно, подошел к решетке; торчавший при ней служитель отворил дверцу, и я, поклонившись мировому судье, занял один из стульев, бывших за решеткой.

В это время шел разбор какого-то дела по протоколу полиции, за решеткой же у стола стоял полицейский чиновник и что-то объяснял мировому; я мысленно торжествовал победу: хорошо, думалось мне, я сделал, что вошел за решетку, вот полицейский офицер тоже за решеткой, а не на скамейках. Между тем Трофимов, хотя ничего мне не сказал и ответил на мой поклон, все же посматривал на меня, чем приводил меня в большое смущение. Разыскивая причину постоянных взглядов Трофимова, я осмотрел свой костюм, полагая, не пришло ли что-либо в беспорядок, но все было как следует, а Трофимов вдумчиво осматривал меня. Наконец мой соратник кончил свои разговоры, Трофимов объявил решение по разобранному без обвиняемого делу и возгласил: «Приступаю к разбору уголовного дела по обвинению приставом 1-го уч. Рождественской части ломового извозчика Петрова в неосторожной езде». «Пристав 1-го уч. Рождественской части!» — закончил Трофимов. Тогда я встал, догадавшись, что настало мое время, приблизился к довольно объемистому судейскому столу, а Трофимов, наклонившись через стол, сидя в кресле, вполголоса спросил меня: «Вы, капитан, вероятно, в первый раз в суде?» — «В первый, г. судья», — ответил я с невероятным облегчением, предчувствуя, что теперь-то и начинается объяснение взглядов мирового, и действительно Трофимов продолжал: «Я это заметил и потому ничего не сказал вам, когда вы вошли за решетку, а теперь скажу, что за решетку вы должны были войти только вот теперь, когда я приступил к разбору дела, по которому пригласил пристава 1-го участка Рождественской части, и которого вы представляете». Что происходило со мною во время поучения великодушного человека, помню и теперь; я не находил слов благодарности Трофимову за то, что он пощадил мое самолюбие, что не оборвал меня в то время, когда я по неведению отворял дверцы решетки, за то, что и замечание свое он сделал в такой отеческой и деликатной форме, так что, несмотря на наполненную камеру, никто и не подозревал, какую оплошность я сделал, а если кто и догадывался, то такт Трофимова все это сгладил.

Первый мой дебют скоро окончился, так как извозчик не был разыскан, повестка ему не вручена и, постановив сообщить о розыске обвиняемого, Трофимов объявил дело отложенным, а меня свободным. И пошел я в участок, и сконфуженный, и радостный, и вразумленный эпизодом, продолжавшимся недолго, но многому научившим меня.

Вскоре после неудачно разыгранной мною роли обвинителя у мирового случился ночью пожар на 2-й улице Песков. Стоящий вблизи моей квартиры городовой тотчас дал мне знать, и я, быстро одевшись, как на тревогу по военному, побежал на место пожара; извозчика по дороге не случилось, и я, запыхавшись, еле переводя дух, из боязни опоздать, бегом быстро явился, но, не зная в точности своих обязанностей на пожаре, вбежал во двор горевшего дома, с радостью заметил, что никого из старших меня на месте нет, осмотрелся кругом, и в это время пожарные, бывшие на крыше, при крике «полундра», сбросили пылавшее бревно.

Не зная, что такое обозначает это кабалистическое полундра, полагая притом, что на пожаре прежде всего нужно тушить огонь, я бросился к пылавшему бревну, стал ворочать его, чтобы унять огонь, и в ажитации не заметил, как сзади подошел ко мне Трепов и, видя мои усилия, сказал: «Оставьте, оставьте, это и без вас сделают». Смешавшись и сообразив, что спуделял и на этот раз, принявшись не за свое дело, я направился к воротам дома и там заметил помощника; он, увидев меня, высказал свое удовольствие по поводу моего присутствия на пожаре, так как не видя меня на улице, думал, что мне не дали знать, мое отсутствие мог заметить пристав, это ему не понравилось бы и могло воздействовать на мою репутацию. Тут же помощник просветил меня, что обязанность полиции на пожаре не тушить огонь, а наблюдать за порядком и за целостью спасаемого имущества, что я и принял к исполнению и на опыте уразумел эту' свою обязанность, при столь выдающемся для меня случае.