Полиция Российской империи - [26]

До сего времени он имел с полицейскими чиновниками только неприятные столкновения, что много по этим случаям было составлено протоколов, и всякий раз дело начиналось с папиросы или с несоблюдения Луканиным, по мнению чиновников, должного этикета. Такое откровение Луканина польстило усвоивавшему-ся мною тогда служебному полицейскому такту, и такое мое самочувствие еще более подкрепилось, когда при передаче мною протокола приставу он двусмысленно улыбнулся и сказал: «А, Луканин! Не было у вас с ним никакой неприятности?» — «Нет, не было». Пристав удивленно посмотрел на меня и сказал: «Это хорошо».

Помшо еще эпизод: обыкновенно в течение ночи, да и дня, на улицах, в трактирах и в домах терпимости, при возникновении там драк, забирают разных пьяниц и буянов, отправляют их в полицейские дома, а по утрам всю эту братию смотрители домов доставляют в местный участок. И вот первый участок Рождественской части, как расположенный в здании части, всегда и в особенности после праздничных дней изобиловал этим балластом. В одно такое утро в числе забранных ночью буянов оказался православный священник; я, как новичок, с ужасом заметил за решеткой между разными оборванцами рясу священника, распорядился вывести его отсюда и попросил обождать решения его участи в комнате, где занимались служащие, сам же пошел доложить приставу о таком необычайном для меня казусе. Пристав, что называется, бровью не повел — вышел к священнику суровый, невозмутимый и начал допрашивать, как он попал в число козлищ. Оказалось, что священник состоял в духовной академии как вдовец и, не выдержав искуса, отправился в дом терпимости, там подкутил, затеялась баталия между посетителями, замешался и он; явился околоточный и всех участвовавших в беспорядке (если в таком месте когда-нибудь может быть порядок) отослал в часть.

Я думал, что пристав пригласит священника к себе в кабинет для расспроса, и тот факт, что допрос был сделан при всех, и служащих и дворниках, коробил меня; вслед за расспросом, обратившись ко мне пристав приказал: «Отпишите его к ректору духовной академии и отправьте туда». — «С кем прикажете отправить?» — полюбопытствовал я. — «С городовым!» — был ответ, не допускавший возражений, и пристав невозмутимо отправился в свой кабинет. По уходе пристава оказалось, что он остался мною недоволен и как бы хотел сказать мне: «За такими пустяками и беспокоит меня».

Тем не менее я никак не мог освоиться с мыслью об отправлении священника с городовым, и мое смущение еще более усиливалось неотступной просьбой священника пощадить его сан и карьеру, так как появление его в академии с городовым и объяснение в официальной бумаге случившегося с ним равносильно исключению его из академии, а о дальнейшей его участи и подумать страшно. Да, для меня все это было действительно страшно, и я обратился к помощнику пристава с просьбою, как бы облегчить участь священника и нельзя ли было обратиться за этим к приставу, но помощник тоже хладнокровно возразил, что об этом и говорить не стоит; пристав своего приказания не изменит, и оное должно быть в точности исполнено. Не будучи в силах помочь священнику и думая, что помощник более восчувствует положение священника, когда ему самому придется исполнить нравственную казнь над ним, сославшись на какое-то дело, я попросил помощника написать бумагу ректору и отослать священника, но помощник, ничтоже сумняся, также не поведя бровью, написал бумагу, позвал городового и приказал ему доставить священника по назначению. До сего времени без содрогания не могу вспомнить о такой жестокости.

Еще образчик петербургско-полицейских нравов. Было такое правило, по которому для уменьшения не зарегистрированной проституции, а стало быть и для уменьшения заражения, по праздничным дням околоточные надзиратели обходили трактиры и забирали в них парочки, наводившие на блюстителей предположение, что парочки эти любовники между собою. Сколько здесь происходило безобразий, одному Богу известно, а вот одно безобразие, мною наблюдавшееся. Сижу я по обыкновению в воскресенье вечером в управлении участка и в 1 1 часов замечаю появление городовых с разными лицами, преимущественно женщинами (забирали в трактирах только женщин в предупреждение скандалов в участке); городовые сдали их дежурному околоточному надзирателю и сами удалились. Я не мог сообразить, что это за прием, спросить же казалось неловким, чтобы не обнаружить своего незнания порядков, почему ждал выяснения, и вскоре дело выяснилось отчаянным воплем девушки, приведенной городовым. Услышав этот невыносимый вопль, я спросил у городового, за что он привел девушку, и получил в ответ: «Г. околоточный велел доставить, в трактире они задержали ее». — «Что же она там сделала?» — «С мужчиной значит была», — решил городовой. По заведенному тогда порядку, все околоточные должны были являться в участок с рапортом в 12 час. ночи, т. е. после запора всех питейных заведений, и потому я решил ждать околоточного, приславшего женщину, чтобы спросить у него о причине задержания ее.

Но все отчаяннее и навзрыд плакавшая девушка высказывала, что она ни в чем дурном неповинна, что по неопытности согласилась пойти в трактир с своим знакомым, что она служит у господ, и когда те узнают о бытности ее в трактире и в участке, то откажут от места, и она — пропащая девушка.