Полиция - [31]

– Господа, мне сообщили, что ваш пассажир испытывает определенные трудности, – начинает командир корабля.

– Трудности?

– Мне сказали, что он выступает против собственной депортации.

– Нет, он спокоен, сами посмотрите, – удивленно отвечает конвоир покрупнее, не понимая, почему ему приходится обсуждать эту тему с пилотом за пару минут до вылета.

– Вы утверждаете, что никаких происшествий не было? Я вижу, что этот господин связан.

– Он вел себя агрессивно при отъезде конвоя, но такое часто бывает. Сейчас все в порядке, он спокоен.

– Вы не сняли с него липучку, – замечает Виржини.

– Если мы ее используем, то уже не имеем права снимать ее до самого прибытия, таков протокол. А вы вообще куда лезете? Вы кто такие? Поверить не могу.

На лице Асомидина Тохирова, торчащем на одном уровне с лицами конвоиров, написано то же изумление. Он снова успел сдаться, снова проделал все тот же трудный путь: сопротивление на взлетном поле с последующим применением силы лишило его всякой надежды. Как только дверцы фургона закрылись, он успокоился. Теперь он сидит, словно плотно запеленутый младенец, он решил во всем положиться на своих конвоиров, и он нервничает, потому что сейчас впервые полетит на самолете. Появление Виржини и Аристида окончательно сбило его с толку.

– Мы опасаемся за безопасность полета, – настаивает на своем Виржини.

– Безопасность полета обеспечиваем мы, – чеканит второй конвоир, тот, что потоньше. – Он не представляет никакой опасности, взгляните на него! Честное слово, я не понимаю, в чем дело.

– Ладно, но вы даже представить себе не можете, что он нам устроил по дороге в аэропорт, – с таинственным видом парирует Виржини, стараясь укрепить сомнения, одолевающие пилота. – Он на такое способен!.. Мы вас просто предупреждаем.

– Да вывозите его, если хотите, – с вызовом сообщает Аристид.

– Еще раз говорю, мы делаем это ради вас, – повторяет она, надеясь, что ее деланое безразличие заставит командира корабля ее поддержать.

Но она уже понимает, что ее голос звучит неубедительно, что блеф слишком очевиден. У нее не хватило ресурсов. Нужно было сразу вывалить на них новые подробности, рассказать им, на какие еще подвиги способен этот таджик, говорить и говорить, заставить их сомневаться, давить на них, отметать все возражения, запугивать. Однако она не сумела вовремя продолжить, и командир корабля уже принял решение.

– Дело не в этом… – смущенно выдыхает он.

Он прекрасно видит, что депортируемый не выглядит так опасно, как могло показаться со слов полицейских, и что теперь, будучи плотно связанным, он вряд ли сумеет что-то выкинуть. Командир корабля оглядывается. Пассажиры с трудом сдерживают любопытство, однако не демонстрируют никакой солидарности с задержанным, как это иногда случается. Если бы пассажиры шумели, если бы кто-то встал на сторону пленника, пилот вполне законно мог бы поставить под вопрос его присутствие на борту. Он тихо объясняет все это Виржини, подробно перечисляет предписанные протоколом действия, желая скрыть собственное смущение:

– Я понял, о чем вы говорите! Но если я решу снять его с рейса, это будет иметь серьезные последствия. Мне придется объясняться перед начальством, отчитываться перед выславшей его префектурой. К тому же сейчас, после знакомства с пассажиром, у меня нет оснований полагать, что его пребывание на борту угрожает безопасности полета. Вы меня понимаете? Его сопровождают. Я не вижу причин бояться, что он создаст проблемы на борту. Если бы он шумел, сопротивлялся, если бы я опасался, что во время полета пара десятков человек начнет бегать по салону и центр тяжести самолета сместится, тогда да. Но тут все иначе…

Виржини замечает, как пилот украдкой осматривает салон. Она вдруг всем телом чувствует бесконечную жестокость окружающего их спокойствия. Сейчас она проиграет. Она растерялась здесь, среди приглушенных шумов, наполняющих салон самолета, где звуки не распространяются, где их поглощает ковровое покрытие и обивка кресел, гулких стуков, доносящихся из багажного отсека, гула вспомогательного двигателя. Кажется, что здесь, внутри салона с округлыми стенами, нет насилия, а есть лишь возбуждение отправляющихся в путешествие людей – вышедших на пенсию преподавателей французского в дешевых ветровках, турок в песочного цвета плащах, ищущих приключений городских жителей в одежде из «Селио», «Эйч-энд-Эм», «Декатлона», пижонов из восточных районов Парижа, настолько уверенных в собственной мужественности, что они могут позволить себе надеть оранжевые или даже ярко-розовые брюки, маленьких француженок из среднего класса – в шароварах, с заплетенными в мелкие косички светлыми волосами, – у которых нет слов, чтобы выразить возмущение обществом потребления, но которые перед поездкой не забыли сделать себе эпиляцию как у порнозвезд.

– За нами пришли, – предупреждает Аристид, заметив в салоне представителей пограничной полиции.

Командир корабля поворачивается к Виржини: он почти расстроен. В его самолете вдруг оказалось слишком много народу. Вот уже несколько минут все они блокируют центральный проход, в котором с трудом могут разойтись два человека. Главная бортпроводница даже попросила коллег приостановить посадку. Командир вежливо улыбается Виржини, как бы говоря, что он больше ничего не может сделать.