Тогда Холмс обратился к членам совета:
— Джентльмены, если вы не возражаете, я бы набросал что-нибудь для газеты. Но публикацию новостей я бы придержал до той поры, когда Уоттс реально выйдет на работу, и еще я полагаю, что сведения о цвете его кожи до того момента тоже не стоило бы разглашать. Согласны?
Был уже холодный поздний вечер, когда Билли и Такер, остановившись перед зданием городского совета, пожали друг другу руки.
— Что ж, начальник, — проговорил Билли, — примите мои поздравления. Если понадобится моя помощь в обустройстве, звоните мне в капитолий штата или прямо домой. Номер есть в книге.
— Большое вам спасибо, губернатор. Я вам признателен за то, что вы довели дело до конца. Начальник полиции Брин почувствует себя несчастным.
Билли рассмеялся.
— Хотелось бы на это надеяться! А я к первому числу пришлю вам на ознакомление текст контракта.
Тут мужчины распрощались. Такер стал демонстративно искать что-то в отделении для перчаток, чтобы дать возможность Билли уехать первым. Затем он завел машину, но поехал в противоположном направлении: не в сторону Атланты, а в сторону Коламбуса. И доехал до того места, где от шоссе, ведущего на Коламбус, отходит улица «Ди». Проехал по улице «Ди» мимо ряда покосившихся домишек и остановился в самом ее конце: перед домом, который, по сравнению с другими, был явно в лучшем состоянии и даже был покрашен белой краской.
Он выключил мотор и тихо посидел в машине, разглядывая дом, пока не замерз. Наконец, с выпрыгивающим из груди сердцем и учащенным дыханием, он вышел из машины, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Осмотрелся под леденящим лунным светом; все было, как прежде. Дверь отворилась, и Нелли Коул стала всматриваться в ночную тьму.
— Да? Кто там?
Такер смотрел, как она дрожа на холоде, куталась в стеганый халат. И снял шляпу.
— Мама, — сказал он, — это я. Я дома.
Нелли какое-то время выглядела так, словно ее током ударило. Она приложила ладонь ко рту.
— Уилли? Это ты? Это Уилли?
Он обнял ее и крепко прижал к себе.
— Да, мама, это я.
Уилли Коул прибыл домой.
В воскресенье Билли, Патриция и их сын Уилли Ли принимали в качестве гостей Г. У. и Кэрри Фаулеров и Элоизу Ли, давая в их честь воскресный ленч. Когда принимали Фаулеры, у них всегда подавали жареную курицу; когда принимали Ли, у них всегда был ростбиф и йоркширский пудинг. Из уважения к религиозным чувствам Фаулеров, вина не подавали.
Билли показалось, что после месячного отсутствия он черпал жизненные силы не только из прекрасной пищи, стоящей на столе, но и из самой обстановки, благодаря самому присутствию всех живых членов семьи. Он наблюдал за их непринужденной болтовней: за юным Уиллом, уже пятнадцатилетним, но все еще по-мальчишески худым, взявшим от матери волосы, отливающие потемневшим от времени золотом; за Элоизой, все еще погруженной в свое вдовство и в то же время являвшейся незаменимым управляющим делами мистера Фаулера и координатором организационной части предвыборной кампании Билли; за мистером Фаулером, поседевшим и погрузневшим, но во всем остальном так и не изменившимся за последние двадцать лет, хотя ему уже исполнилось семьдесят пять; за Кэрри, достигшей того же возраста, но выглядевшей значительно старше, все время страдающей от какой-то, не поддающейся диагнозу болезни, хотя, по глубокому убеждению Билли, истинной причиной ее непрекращающихся страданий являлась гибель отца; и за Патрицией, все еще прекрасной, все еще зовущей и манящей, медленно набирающей возраст и становящейся с годами только лучше, как изысканное вино.
Целый час, пока они просматривали воскресные газеты, их клонило в сон; наконец, Фаулеры извинились и поехали домой отдохнуть и вздремнуть. С ними уехала и Элоиза. Пошел дождь. Приехал Хью Холмс. Билли встретил его на крыльце с зонтиком и проводил к себе в кабинет, где их уже ждала Патриция с кофе. Уилл попросил разрешения удалиться и заняться выполнением индивидуального школьного задания.
Билли открыл шкафчик, встроенный в нижнюю часть книжного шкафа, и достал оттуда непочатую бутылку бренди. Он прятал спиртное не так тщательно, как Холмс, но все же не держал его открыто.
— Отец Патриции прислал нам целый ящик на Рождество. Он всегда посылает нам все загодя, с учетом расстояния. — Билли сломал печать и откупорил бутылку. — Это «Финь-шампань» 1928 года. Не будем ждать Рождества.
— Разделяю ваше нетерпение, — заявил Холмс, протягивая руку к рюмке. Он понюхал бренди и попробовал его. — Это определенно коньяк для пожилых, мой мальчик. Не знаю, созрел ли ты для него.
— Рискну, — произнес Билли, сел и отпил маленький глоточек.
— Что ж, теперь, когда вы открыли нам путь к погибели, направив этого цветного джентльмена руководить полицией…
— Ну, ну, ну! Для города это достойный шаг, и вы сами прекрасно это знаете.
Холмс отпил бренди.
— Полагаю, что да, но я знаю, к чему это ведет, и боюсь.
— Но ведь бояться нечего.
— Наверное, я боюсь перемен. Никогда не предполагал, что буду их бояться, тем более, таких, над которыми я властен. И это меня тревожит. Тревожит то, что, хотя контроль осуществляем мы, происходящее начинает само контролировать нас и подчинять нас себе. Впервые в жизни у меня появилось ощущение, что я должен бежать, чтобы угнаться за временем.
