— Что, детинушка, невесел? — шутила мать. — Что головушку повесил?
— А я молока парного хочу! — озадачил он мать.
Варвара Егоровна удивленно вскинула брови: бывало, и кружку не заставишь выпить, а тут сам запросил. Уж здоров ли?
Варвара Егоровна, тревожно оглядываясь на Тишку, сняла с печи опрокинутый вверх дном — сушиться — подойник.
— Сейчас напою.
И только звякнула она ведром, как из-под печи вылезла кошка, прогнула спину, вытянув назад ноги, и тихо мяукнула.
— И тебе молока? — засмеялась Варвара Егоровна. — Ну какие все сегодня голодные…
Тишку будто бес подтолкнул. И на языке ведь не вертелось, а тут сразу бухнулось:
— У нее, мама, котята родились. Я их видел сегодня.
— Где? — загорелись глаза у Славика.
Так ему Тишка и скажет.
— Под печку залезли, — слукавил он.
Славик было полез под шесток, но мать остановила его:
— Тебя там только и не хватало! Ты уж, пожалуйста, им не мешай. Подрастут — сами выйдут на свет…
Славик все же заглянул в прорубленное под шестком оконце, но где там — как в преисподней, ничего не увидишь. Без матери он бы, конечно, ухватом пошуровал, а при Варваре Егоровне не решился.
— Сколько их там? — спросил он отрывисто.
— Три… Вот такие малюсенькие. — Тишка сжал ладонь в кулачок. — Ну, может, немного побольше.
Варвара Егоровна остановилась в дверях:
— А я смотрю, чего это Мурка вдруг похудела? Во-о-он оно что… — сказала она задумчиво. — Ну, теперь надо ее получше кормить: трое-то продоят, как корову.
Она почему-то замешкалась, и Тишка уже загоревал, что сообщил про котят не вовремя.
Они, бедные, с голоду там помирают, а мать тары-бары разводит, никуда не торопится.
— Мамка, я молока хочу… — заканючил Тишка.
— Да успеешь ты! — рассердилась мать и звякнула ведром о косяк.
Она сходила на кухню, взяла для коровы кусок хлеба и опять остановилась в дверях:
— Ты смотри, трое, на старости-то лет… А в последние годы у нее всё мертвые рождались… Тишка, дак ты живых ли видел?
— Живых, живых…
Но Славик сразу же подхватил материнскую тревогу:
— Действительно! Может, опять мертвые. Я, мам, сейчас посмотрю.
— Да сиди ты! Сиди! — прикрикнула Варвара Егоровна.
— Мам, дак если мертвые, ведь на весь дом завоняет, — выставил Славик убедительный аргумент.
— Ничего, не велик и барин, пронюхаешься, — сказала Варвара Егоровна и пригрозила сыну — Ну, Славка, смотри, сунешься к ним с клюкой — голову оторву! Сейчас их долго ли покалечить.
Она ушла во двор, а Славик покрутился-покрутился около печи, но материнскую угрозу, видно, запомнил.
— Вот бы фонариком туда посветить! — предложил он.
— Разве увидишь? — хладнокровно возразил ему Тишка. — Они вот в этом, в левом, углу… В ближнем…
— Да, в ближнем не разглядишь, — согласился брат. — Ну ладно, я сейчас к Алику Макарову сбегаю…
«За фонариком ведь», — разгадал его намерения Тишка и на всякий случай предупредил:
— Фонариком нельзя. Светом их ослепит — напугать можно.
Но Славку не остановить. Выскочил за порог, скатился по перилам и уже запрыгал под окнами на одной ноге.
Тишка огляделся в сумеречной избе. Где-то под потолком назойливо пищал комар. Бились в освещенные закатным солнцем окна сонливые мухи. По половику, тяжело оступаясь, вышла из кухни застаревшая кошка, уселась перед столом и стала «намывать гостей». Она и в самом деле заметно похудела. А давно ли ходила пузатая…
— Мурка, Мурка… — позвал ее Тишка. — Не надо нам никаких гостей… Наши гости в бане сидят. Или у тебя свои есть?
Кошка ласково ткнулась ему в ноги и закружила вокруг них, как среди деревьев, прижимаясь впалыми боками.
— Надо, Мурка, покормить и чужих.
Тишка взял ее на руки, погладил и пошел с ней в баню. Кошка доверчиво терлась ему головой о руки, мурлыкала.
В предбаннике было темно, и Тишка оставил дверь незакрытой. Закатные лучи выкрасили стены в малиновый цвет.
Тишка, не выпуская кошки из рук, уселся в углу на щелястые половицы и запустил руку под тряпку, холодея от мысли, что котята уже мертвы. Котята — все трое — были тепленькие. Тишка отбросил тряпку и посадил почуявшую неладное, с вытаращенными глазами кошку на гнездо. Кошка не поджимала ноги, не собиралась ложиться. Она зло шипела, скалила пасть.
Тишка одной рукой прижимал ее спину к тряпкам, опрокидывал к котятам, а другой, успокаивая, чесал за ухом.
— Мурочка, ну покорми ты их… Это детки твои… Разве ты не узнала?
Мурка, не остерегаясь, наступала на котят, упиралась в них лапами и, не переставая шипеть, норовила вырваться.
— Ну, Мурочка, миленькая… — уговаривал Тишка. — Я же тебя никогда ни о чем не просил. Первый раз в жизни… Ну покорми ты их, они с голоду помирают. Я за тобой, как за барыней, буду ходить…
Котята шевелились, поднимали головы и, падая, оскальзываясь, лезли под кошку. Тишка хотел по одному подсаживать их к Муркиным соскам, но они обошлись без его помощи, запричмокивали…
И Мурка вдруг стихла, устроилась в гнезде поудобнее и стала облизывать котят. Они рвали ее живот, а она прижимала их лапами к себе и облизывала.
Тишка не верил себе: «Да неужто за своих приняла? Вот это да-а…» Он сидел на холодном полу, не зная, что теперь ему делать: то ли бежать домой, то ли дожидаться, когда, насытившись, котята отвалятся от сосков и заснут.
