Полет Жирафа - [17]

Ни себе, ни вам не пожелаю такого качества.

Форменная дырка

Есть два вида собственности: дыра — собственность штанов и штаны — собственность дыры. Каждый сам выбирает, кем ему быть, дырой или штанами. Хотя, конечно, хотелось бы иметь в собственности штаны, а не пустое место.

Это мудрость жизни. А дальше идет сама жизнь. И в жизни этой обретались штаны, а в штанах обреталась Дырка.

Штаны были форменные, и Дырка ими очень гордилась. Да и сама она не на помойке нашлась. Окончила школу с медалью, поступила в институт. Ей всюду штаны помогали. Как узнают, от каких она штанов, сразу: садись, отлично.

В институте народного хозяйства дырка была на хорошем счету. В народном хозяйстве столько дыр, счёт уже шёл не на десятки, не на сотни, а на тысячи, но и при этом Дырка была на хорошем счету.

А тут война. Короткая переподготовка, и отправляется Дырка на фронт пробоиной.

В детстве все дырки мечтают стать пробоинами, чтобы плавать на кораблях. Но пробоиной долго не поплаваешь. Сколько наши пробоины в войну кораблей перетопили! Правда, не вражеских, своих. Куда ни направят пробоину, тому кораблю уже не выйти в открытое море.

Окончила войну с орденами, с медалями. За взятие того и сего. И пошла работать по специальности, в народное хозяйство. Не один дом затопила, тоже свои дома, не вражеские. Нет порядка в этом народном хозяйстве.

Опять пошла учиться. Фронтовичка же, энергии хоть отбавляй. Получила квалификацию буровой скважины, но была принята на должность замочной. В кабинет главного бурового начальника. Этот буровой начальник был на войне танкистом и стал использовать замочную скважину как смотровую щель. В результате поувольнял половину подчинённых.

И что это за профессия такая — людей топить? И зарплата за это хорошая, и боевые, и трудовые награды.

Так и проработала до пенсии. И на пенсии ещё пожила.

Зашивали её при большом стечении народа, лежала она на глазах у народа в форменных штанах, при всех регалиях, играл военный оркестр, а её зашивали, зашивали, пока не зашили совсем. Только шов от неё остался. Каждый должен оставить в жизни какой-то след, иначе наша жизнь не имеет смысла.

Трагедия в жанре анекдота

Некая Актиния, весьма аппетитная бабёнка, и не только в смысле внешних данных, но и внутренней потребности чего-нибудь пожевать, имела привычку разевать рот даже тогда, когда он у неё ещё не прорезался (обычное явление у актиний).

Тычется красотка лакомым кусочком туда, где у неё по внутреннему ощущению должен быть её симпатичный ротик, а ротик отсутствует, сплошная целинная гладь. Тут бы крикнуть что-то подходящее случаю, но чем кричать? Может, оно так специально устроено, чтоб, когда нет возможности чего-то пожрать, и покричать не было возможности?

Ну, ладно. Приходит с работы муж (стандартное начало для анекдота), мужа встречает его цыпочка, но он проходит прямо на кухню, лезет в кастрюлю немытым щупальцем, подносит кусок ко рту, но рта на месте не оказывается. Тут, естественно, все претензии жене: не то сварила, даже не знаешь, куда совать, но чем высказать претензии? Жена пытается оправдаться, но чем оправдываться?

И в такой напряжённой ситуации из ванной выходит незнакомый мужчина. Из ванной гость хуже татарина, но это не татарин и вообще не гость, а черт знает кто, какой-то посторонний. Мужу от удивления разинуть бы рот, но разевать нечего. Мужчина от смущения улыбается во весь рот (дурацкая, должно быть, улыбка), но рта не видно, и улыбки не видно. А жена начинает что-то доказывать с пеной у рта, а поскольку рта нет, то с пеной совсем у другого места.

А если б они все трое раскрыли рты? Это ж какой бы получился скандал! А так всё обошлось тихо, мирно, без оскорблений и сквернословия.

От этого рта, между прочим, одни неприятности. То ешь лишнее, то говоришь лишнее. То тебе вообще не дают рта раскрыть. Лучше б он вообще не прорезался.

Если жизнь борьба

Млекопитающие появились во времена пресмыкающихся. Вышли из этого народа, поскольку другого народа не было.

Во главе народа стояли динозавры, самое высокое начальство за все предшествующие и последующие времена. Его высокое положение позволяло ему вообще никого на земле не замечать, даже тех, кого оно глотало, и это было самое обидное. Ты проглоти, проглоти, но перед этим с ним посиди, поговори о жизни, порасспрашивай, как жена, как детки, а потом уже глотай, никто же против этого не возражает.

Но были и такие, что возражали. Настоящие мужчины. Они ещё пресмыкались, но уже с элементами сопротивления: терлись животами о землю, выбирая самые загаженные, самые занавоженные места и доводя себя до такой степени омерзения, что их было противно взять в рот. (Пассивный метод сопротивления).

Начальству противно, а жене не противно? Он же в таком виде является домой, что у жены перегорает молоко, нерожденные дети боятся на свет появиться. А потом, уже в постели, куда он заваливается с немытыми ногами, принимается рассказывать, как его принимал динозавр, как от него ехал в Ригу (самого города тогда ещё не было). Хорошо посидели, а динозавр даже полежал в обмороке.

Герой занюханный. Забыл, как его глотали и в последний момент выплевывали, да так далеко, что он только через год возвращался, да и то не в свою, а в чужую семью.