Полет орла - [68]

Потом собрался штаб союзных армий, где опять между важными титулованными генералами в лентах и орденах с бриллиантами шли споры на немецком языке – брать ли прежде всего Париж и требовать капитуляции или преследовать Наполеона и добиваться его низложения. Опять те же важные военные господа, при них лощеные адъютанты в сияющих ботфортах, холеные лошади, золоченые кареты, в которых доставляли иногда самих важных генералов, иногда важные документы военных канцелярий…

По сведениям Сеславина, во французских высших кругах назревало недовольство Наполеоном, да и парижане казались склонными избавиться от него.

Конечно, Александр Никитич Сеславин ненавидел Бонапарта, как безжалостного, ненавидимого всем народом, врага своего отечества, однако людская подлость, где бы она ни проявлялась, всегда возмущала его, даже если предательство относилось к тому же Бонапарту. «Обыватели и дельцы всегда надеются на сохранение своего благополучия при смене правительства. Французы, превозносившие Наполеона как кумира своего, как национального героя… Сейчас готовы его сдать, – говорил Сеславин своему помощнику, храброму и дельному гвардейскому поручику Александру Габбе, исполнявшему при нем обязанности адъютанта. – Но нам-то до того дела нет. Мы должны сражаться с Наполеоном до победного конца. Любезничать с врагом, если он не сдается, нет оснований. Нечего жалеть и тех, кто продолжает быть на его стороне. Мне жаль крови русских солдат».

С отрядом кавалерии и конной артиллерии Сеславин рассеял французов на берегах Орлеанского канала. Это было молниеносное нападение с лихой казачьей атакой и точной стрельбой из орудий по скоплению вражеских войск: в тучах орудийного дыма, под оглушительное «ура» с ударом сотен дротиков и блеском яростно замахнутых сабель. Журнал военных действий Богемской армии сообщал: «Генерал-майор Сеславин занял Монтаржи, овладел каналом, соединяющим Луару с Сеною, сжег все захваченные на нем баржи с хлебом, сломал шлюзы и таким образом отнял у Парижа способы доставки продовольствия»…

После того как царь узнал о лихом рейде Сеславина, он, втайне радуясь, прислал ему сдерживающее указание. Сеславин с иронией сказал своему адъютанту Габбе:

– Я получил рескрипт от, так сказать, Б. (благословенного) и рескрипт весьма лицемерный. В нем главное благостное пожелание: «стараться не наносить вреда мирным жителям!» Однако сердце-то его трепетало от радости, сие и так понятно.

Неожиданное появление отряда Сеславина на пути отступающих корпусов маршалов Мармона и Мортье вызвало панику в рядах французских колонн. Артиллерия, конница, пехота – всё стремглав бежало к Фер-Шампенуазу. Несмотря на немногочисленность своего отряда, Сеславин бесстрашно атаковал сохранявшую еще порядок наполеоновскую «Молодую гвардию», захватил 9 орудий и взял сотни пленных. Французы так же дружно сдавались на берегах Орлеанского канала, как и на снежных дорогах России.

Союзники продолжали маршировать к столице наполеоновской империи, а Сеславин, не оставляя своих «поисков», наблюдал за движением оставшихся войск Наполеона. Одним словом, далекий путь от села Фоминского, где Сеславин выследил «ретираду» армии Наполеона из Москвы, он с честью продолжил в глубь Франции.

При последнем переходе до Парижа, в достаточно презентабельном и ухоженном доме, окруженном тысячами воинских палаток, находилась штаб-квартира русской части союзной армии. Ждали выхода императора. По углам и при входе стояли навытяжку часовые гвардейцы: семеновцы либо преображенцы.

Расхаживали по просторному помещению русские генералы самого высокого положения и наибольшей известности в армии.

Широкоплечий, с обветренным лицом, могучий Ермолов, поглядывая через плечо, как бы кто чего лишнего не услышал, говорил приглушенным голосом генералу Дибичу:

– Меня вчера наш государь и с ним князь Шварценберг упрекали: горячусь, мол, и срываю им диспозиции. И штабные прихлебатели заквакали: «Ах, Ермолов, не соблюдает обязательств перед союзниками, ах, ах!» А ежели они, черт бы их драл, не изволят торопиться…

– И то верно, – вздохнул обстоятельный Дибич. – А что делать-то! Государь сам же третьего дня грустил: «О, эти союзники сделали мне много седых волос…»

– Да знаю я, – фыркнул Ермолов, закладывая одну руку за спину, а другой беря Дибича под локоть. – Как будто с немецкого переводит на наш православный. В штабе только и слышишь немецкий да французский – словно и не русская квартира, а басурманская. Но ведь Бонапарт-то не желает сдаваться, хоть ты тресни, а наше дело вроде – сторона. Шварценберги с блюхерами, что три года тряслись перед французом, теперь войне тон задают. И где нам выход искать – не знаю.

Раздались оживленные немецкие голоса. Вошли австрийцы в белых мундирах с голубыми и красными лентами через плечо, в золоченых эполетах и аксельбантах, тогда как русские генералы были еще в полевой армейской форме: война-то еще не кончилась.

Раскланялись, щелкая начищенными каблуками и музыкально «по-венски» звеня шпорами. Разделились на отдельные группы: русские отдельно, австрийцы отдельно. Пруссаков не было, Блюхер почему-то не прислал своих представителей.