Полет на спине дракона - [142]

Преодолевший растерянность Дармала поспешил успокоить:

   — Да ладно вам, нашли о чём расстраиваться. Нас и так сегодня всех того... — он провёл рукой по горлу. — Не пригнали табун кобылиц куда просили, боевое повеление не выполнили. Эх! — Он, кажется, впервые подумал об этом и тут же сам запоздало перепугался.

   — Если что, я признаюсь, мол, приманил кобыл, — попробовал уладить спор Даритай. — Это будет справедливо, и тогда вы отделаетесь палками по спине. — Он жалобно вздохнул. Суду смотрел на него беспомощно. — Меня сегодня уже дважды убивали, а ваш Мессия любит троицу, разве не так? — Он упрямо сжал губы. — Но в боголы я не вернусь, не вер-нусь...

   — Хорошо бы отделаться палками, но как ты объяснишь, почему кобылы вдруг тебя послушались? — прервал его благородную речь забеспокоившийся Дармала. — Стервятники всё по нитке и размотают.

   — Погодите, — растерянно бормотал Чимбо, — а как же я? Я-то как же? — Он совсем растерялся и чуть ли не плакал, это очень не вязалось с его воинственным видом.

Все растерялись.

   — Ладно, — отозвался Суду, он уже остыл от неприязни. Раньше его разозлило равнодушие Чимбо к известию о смерти их старого доброго десятника, — джангуна нашего рассекли, Хачиуна пристрелили. Соберут всех оставшихся в новую сотню — кто там помнит по именам? Оставайся с нами, Чимбо, раз уж такое дело, только помалкивай.

   — А как мы объясним, куда пропал один из конюхов?

Никак им сегодня не удавалось увязать концы с концами.

Вернувшись из Китая, Бату подумывал поставить Делая ханом над всеми кыпчаками, которых тот замирил. Это справедливо. Нахальная слава Делая гуляла по Дешт-и-Кыпчак, и те богатырские сказы, которые народ об этом удальце слагал, теперь были настоящими, а не шуточными, как те, которыми его потчевал когда-то Джучи.

К великому удивлению джихангира, Делай от такой чести... отказался и очень тем озадачил. С отлыниванием от ханского пояса Бату столкнулся второй раз в жизни... Но его братец Орду родился добродушной размазнёй, а Делай... Их даже сравнивать смешно.

   — Не дело молодых тихим народом править, не дело жалобы табунщиков и дойщиков разгребать, как кучи мокрого аргала. Бремя власти — удел стариков: тех, у кого кровь холодная, как у пойманной рыбы. Не хочу быть ханом — хочу остаться Делаем. Что мне надо? Свежий ветер, пузырьки крови на острие, шершавая шкура врага под седлом, гладкая чаша из его головы... чтобы смерть дразнить, как младшую сестрёнку.

От слов Делая джихангир тогда приуныл. Сам-то он кто? Рыба с холодной кровью? В вечных заботах заплывает тело жиром — некогда сабелькой махать, недосуг лук натянуть — всё чужими руками. И к пьянящим напиткам пристрастился так, что и не может не хлебать, уже тугое лицо пятнами пошло. А что делать? С тем ритуальную чашу подними, с другим — вот и привык. Милостью хотел Делая оделить, наивный... в золотую колодку, подобную своей, вольного волка заковать.

   — Да, ты прав, — вздохнул джихангир, — чего хочешь в награду за труды?

   — Дай мне право отбирать из туменов тех людей, каких сам пожелаю. Создам из них сотню, только сотню, не боле. Да не простую, в ней каждый сотни стоить будет. В поражениях ли, когда слёзы ветер не слизывает, в пьяных ли победах всё едино будет. Куда пошлёшь — за то крыло спокоен. Бамут хитроумную сеть сплетёт — я накину.

Так с тех пор и повелось. Отбирал себе Бамут в лазутчики самых смышлёных, Делай — самых проворных. Были подобные отряды ещё с Темуджиновых времён, но Делаева сотня тем от них отличалась, что не гуляла там палка, не рвались сердца из виноватой груди хилой рукой палача. Один был страх у тех, кто в сотне, — как бы не выгнали.

Каждый там одевался, как хотел, говорил, что желал, по-своему молился, не смеялись в той сотне над неуклюжими новичками. Была для неё жирная еда, сабли, рассекающие шёлковый платок, круглолицые невольницы удальцов ублажали, а Джагатаевы «стервятники» дальней стороной облетали... Всё так, да только после каждого боя ездили её порученцы по усталым туменам и набирали новых людей, чтоб снова их было ровно сто, а не... сколько там их осталось? Не то что не берег Делай подопечных, очень берег, да только выходили они сырыми из такой воды, в которой обычная сотня до костей бы сварилась.

Под Пронском монголы поначалу слегка проворонили противника. Когда дрогнули и показали спины урусутские пешцы, Эльджидай не сдержал затаившийся радостный выдох, но не тут то было. Свежие панцирные дружинники ижеславского князя вырвались из любовно подстроенной для них ловушки, врезались в лёгких лучников «хоровода». Те уже успели утомить коней, почти вчистую опорожнили свои саадаки и превратились в ту обессиленную лису, какую хорт[110] схватил за хвост. Свежие хулэги ижеславцев легко настигли беззащитных стрелков и покрошили человек двести из тех, у кого и сабель-то не было. Неожиданный прорыв врага — как скорпион за пазуху. По самому святому, по обозам, прошлись бы наглецы без почтения. Не смертельно, но противно... как ноющий зуб.

Однако дружинники почему-то потеряли резвость и неожиданно прекратили накат, что оказалось для них роковым. Правда, обезвредили гридней всё же не сразу.