Полет кроншнепов - [74]

— Не упадет, — шепчет дядя Адриан, — она застрянет, я точно знаю, я ведь измерял. А я тогда быстренько смотаюсь к Йаапу Схаапу, куплю люльку и остальное, и принесу инструмент, и мы немного разломаем корпус, и тогда фисгармония пройдет как миленькая, но она будет повреждена, и тогда я скажу…

— Ну давайте, что ли! — кричит моряк.

— Да мы готовы, спускаем ступенька за ступенькой, осторожно…

Орган спускается на пять ступенек. Дальше лестница делает поворот, мы с большим трудом спускаемся еще на одну ступеньку. И тут фисгармония застывает в наклонном положении, зажатая между подозрительно трещащими деревянными перилами лестницы и белыми оштукатуренными стенами. Над нашими головами Тинус и моряк осторожно раскачивают ее.

— Не идет! — кричит мой дядя.

— Почему?

— Негде ее развернуть.

— Ты же мерил, Капел.

— Я ошибся.

— Дьявол! Она должна пройти! Тинус, подтолкни еще разок.

Они наваливаются на фисгармонию всем своим весом, трещит дерево, ступенька раскалывается, фисгармония с писком пролезает между перилами и стеной и опускается на несколько сантиметров, потом повисает неподвижно.

— Засела накрепко, — кричит дядя, — дальше не пойдет.

— Назад! — кричит моряк.

Тинус и моряк дергают фисгармонию. Со стен осыпается штукатурка.

— Нет, нет, не надо, — говорит женщина.

— Что же теперь? Застряла — ни туда, ни сюда. Что нам теперь делать, Капел?

— Есть три возможности, — говорит дядя. — Мы можем выбить кусок стены и срубить одну ступеньку. Или попробуем снять с фисгармонии часть обшивки. Или оставим ее торчать здесь. По мне, так лучше долбить стену, чем трогать орган. Если он будет поврежден, он, сами понимаете, упадет в цене.

— Иди ты к черту; чем портить стену, лучше уж орган.

— А кто будет за это платить?

Молчание. Потом, впервые за все время, подает голос Тинус:

— Мне надо домой, а я сижу тут как арестант.

— А велик ли будет ущерб, Капел, если тебе придется снять немного дерева с органа? Разве нельзя потом опять его починить?

— Можно, но это стоит денег и в полном порядке орган уже никогда не будет.

Снова над нами воцаряется тишина, потом мы слышим тихие голоса: моряк с женой совещаются, я могу различить, как женщина говорит: «Наверх ее втаскивали на веревках», а муж отвечает, не понижая голоса:

— Что ж ты раньше не сказала? Вот мы и влипли. Как мы теперь избавимся от этой рухляди? Капел, что нам делать?

— Грех пополам, — говорит дядя. — Я дам тебе за фисгармонию пятьдесят гульденов вместо сотни, и еще люльку и все остальное. Мы оба виноваты: я плохо смерил, а твоя жена ничего не сказала про веревки.

— Ладно, Капел, это по-честному. Ну, значит, будем снимать обшивку с органа.

— Как хотите. Я съезжу за инструментом и заодно привезу коляску, манежик и люльку. Я мигом.

Дядя уходит. Я сажусь на порог входной двери. Иногда боязливо оглядываюсь на фисгармонию в лестничном проеме. Но она висит неподвижно, и я слышу непрерывный гул голосов, он то нарастает, то убывает, а то перебранка сменяется внезапной тишиной, и очень часто звучит вопрос: «Твой дядя еще не вернулся?»

— Нет, — тихо отвечаю я.

Соседи останавливаются на улице и смотрят на фисгармонию, парящую в лестничном проеме, поэтому я закрываю входную дверь. Сажусь на ступеньку в полумраке и, то и дело оглядываясь на неподвижную махину, размышляю насчет пения: что-то мне тут непонятно. Почему снижается цена, если поешь про волны и бурю? Почему дядя Адриан так любит, чтобы я ему помогал? Если ребенок играет на фисгармонии, которую я хочу купить, она обходится мне на пару сотен дешевле, говорит он всегда.

С улицы доносятся какие-то звуки. Я открываю дверь, это дядя, он сгружает с велосипеда люльку, манежик и коляску. С инструментом поднимается по лестнице.

— Я вернулся! — кричит он.

И вот уже моряк с Тинусом снова стоят позади фисгармонии и дядя стамеской скалывает часть деревянного корпуса. Он работает молча, и вскоре фисгармония вдруг приходит в движение. Теперь она легко спускается со ступеньки на ступеньку, потом оказывается на улице, и мы вчетвером укладываем ее в грузовой прицеп. Дядя платит моряку пятьдесят гульденов и отдает ему люльку, манежик и коляску. Я в это время стою рядом с Тинусом, соседом.

— Твой отец мерзавец, — тихо говорит он мне.

— Это мой дядя.

— Значит, твой дядя мерзавец.

Мы уезжаем. Когда мы едем мимо гавани, дядя Адриан говорит:

— Две десятки стоил мне весь товар у Йаапа Схаапа: коляска, манежик и люлька.

Когда мы возвращаемся домой, как ни странно, уже темно, мы зажигаем лампу в мастерской и работаем долго и усердно. Дядя Адриан восстанавливает попорченные места, покрывает фисгармонию лаком, а я накладываю новые пластинки на кнопки регистров. Вместе мы меняем ремни на педалях. К приходу менеера Брандса мы заканчиваем работу, а на улице идет снег. В пять часов Брандс является в мастерскую, дядя велит мне играть, и за игрой я смотрю в окно сарая на падающие снежинки. Они сверкают странным блеском в электрическом свете, и это так красиво, что мне трудно сосредоточиться на музыке.

— Роскошный орган, как раз то, что нам нужно. По рукам, — говорит Брандс.

И вот мы снова выезжаем со двора, фисгармония в грузовом прицепе прикрыта брезентом. Мы едем к маленько белой церквушке Протестантского союза, она недалеко от дома дяди Адриана. Мы сгружаем фисгармонию, заносим ее в церковь, а потом стоим в церковном притворе, и дядя Адриан с менеером Брандсом, понизив голос, договариваются о цене. Я не свожу глаз с медленно опускающихся на землю снежных хлопьев. Те, что пролетают мимо уличного фонаря, светятся так красиво! Неужели я вижу это впервые? Ведь наверняка видел уже не раз. Почему же сейчас эта картина нравится мне больше, гораздо больше, чем прежде? Я знаю почему. Тинус сказал: «Твой дядя мерзавец». До сих пор я не задумывался над этим, но уверен, что он прав. Это открытие вызывает новое для меня горестное чувство, но из-за него же снежные хлопья под фонарем кажутся красивее, чем всегда. Я смотрю, я слышу тихие голоса двух человек, один из которых мерзавец, мне вспоминается весь сегодняшний день: как мы ездили за «Хильдебрандтом», какими уловками дядя выманил у женщины фисгармонию, как другая фисгармония застряла в лестничном проеме. Брандс и дядя считают деньги, пересчитывают дважды, менеер Брандс запирает церковь, дядя подходит ко мне.