— Вот видишь, — сказал отец.
— Нет, — сказал я, — животные не знают смерти, эта кошка не знает… ты же сам сказал…
Голуби вновь скользнули на крышу, засуетились вокруг Йапи, беспокойно и громко воркуя, и отец сказал:
— Как бы там ни было, надо им сообщить.
Он вышел из комнаты, а чуть позже я увидел, как он пересек улицу и шагнул за порог мясного магазина, дверь которого даже не была заперта. Я отвернулся, я не хотел видеть, как они станут его будить, я хотел навсегда сохранить в памяти эту картину: покрытый инеем Йапи, уснувший на крыше, и на каждом плече у него по красно-коричневому голубю…
Я пошел на кухню, открыл кран и сунул голову под струю холодной воды, а мама спросила:
— Что, собственно, происходит?
— Ничего, — сказал я, — просто Йапи сидел на крыше и ждал своих голубей, а потом уснул.
Через три дня за ужином отец сообщил:
— Сегодня утром я схоронил Йапи. Когда процессия двинулась, с деревьев разом взлетело множество почтовых голубей. Я думаю, это были его голуби. Пока мы шли к могиле, голуби летели над нами, и черные пальто носильщиков вмиг стали белые-пребелые, потому что голуби…
— Ты все врешь! — закричал я. — Врешь! Этого не может быть! Ты врешь, бессовестно врешь, ты вовсе не хоронил его, потому что он не умер, он просто спал.
— Думаешь, я не расстроился? — сказал отец. — Я тоже любил его, мне просто показалась забавной мысль, что его же собственные голуби, провожая хозяина в последний путь, его же…
Но я не стал слушать, а снова закричал:
— Ты врешь, врешь! Он просто спал, а сейчас лежит больной, дома, в кровати, ты его не хоронил, и не было никаких голубей, потому что их не могло быть, нет, нет, он просто спал, он просто спал… — И я бросил вилку, сжал кулаки и закрыл ими глаза.
