Полёт фантазии, фантазии в полёте - [9]

Взглянув на разошедшееся по шву платье и раскрасневшуюся жену, Дэвид рассмеялся.

— Он еще и смеется, совсем уже, — поправляя волосы, возмущенно сказала Таня. — Ты что смеешься, что смешного-то?

— Крым наш, — торжественно произнес Дэвид.

— Что значит «ваш»? Американский? — Таня удивленно посмотрела в серые светящиеся счастьем глаза мужа.

— Нет, ну как ты не понимаешь. Крым не российский, не украинский и уж точно не американский. Крым наш, — уверенно повторил он.

— В смысле?

— В смысле наш с тобой. Такой чудесный, замечательный, неповторимый Крым. Только наш. Тебе ведь понравилось?

When I am 64. История в стиле джаз

Ужас, просто катастрофа. Эти противные морщинки вокруг рта все увеличиваются и увеличиваются. Таня критически изучала себя в зеркале. Шестьдесят лет. Нет, конечно, она выглядит гораздо моложе, небольшого роста, «компактная» женщина с хорошей фигурой, «маленькая собачка всегда щенок». И на мордочку симпатичная, говорят, даже чуть на Софи Марсо похожа, и глаза совсем молодые. Но неумолимые часы возраста тикают все быстрее, в марте будет 61, потом 62, 63, 64. «Will you still need me, will you still feed me when I am sixty four?» — прозвучали в голове строчки известной песни. Вот в этом-то вся проблема. Нет того, кто бы любил и заботился. Умер пять лет назад, ушел скоропостижно и глупо, оставив ее одну в этом полном проблем и препятствий турбулентном мире. Без тепла, без любви, без нежности.

Нет, она, конечно, знала, что потерять не просто любимого, а очень близкого человека, с которым бок о бок прожили тридцать с лишним лет, сроднились так, что чувствовали друг друга на расстоянии, угадывали слова и мысли, — это ужасно больно. Ей все говорили: «Ничего, пройдет, время лечит», — но самое неприятное, что время не лечило, как раз наоборот, с годами тоска не унималась, а только нарастала. Причем больше всего она скучала по совершенно элементарным вещам: нежности, прикосновениям, телесному контакту. Она словно вдруг оказалась в холодном вакууме, лишенном человеческого тепла. В отсутствие любви она вспоминала самые лучшие моменты их отношений, мгновенья счастья, которое, когда есть, то не замечаешь, а когда вот так вдруг уходит любимый мужчина, фактически часть тебя, понимаешь, какое это было счастье — просто обняться, прижаться, почувствовать тепло, просыпаться ночью и слышать рядом родное дыхание.

Конечно, есть любящие взрослые дети, замечательные внуки, интересная работа, хорошие друзья, и все вроде нормально, жизнь идет своим чередом: работа, дом, интересные поездки, друзья, театры, летом дача. Но были моменты, когда разъедающая сердце тоска становилась просто невыносимой и выливалась в довольно мрачные стихи, как например, такие, которые она теплым июльским вечером прочитала своей семидесятилетней соседке по даче Ритке. Причем, декламируя, Таня намеренно имитировала заунывную манеру Бродского, которая, как ей казалось, наиболее соответствовала как содержанию, так и захватившей ее негативной эмоции.

Когда мне будет 85, я буду тихо умирать

И никого не вспоминать, и никого не обвинять,

Что не сумели вовремя понять, как счастья козыри не растерять,

Как жизнь ценить, себя не предавать,

Как «дар бесценный» реализовать, любить, надеяться, прощать…

Я никого не буду обвинять, когда мне будет 85.

Я буду тихо умирать в кругу семьи, среди друзей,

Хороших внуков и детей,

Но все равно одна, одна, такая, видимо, судьба.

Один прошел, второй пришел, другой безвременно ушел,

Но тот единственный, любимый, мой, мне не дарован был судьбой.

Невстреча, нелюбовь, безнежность, привычная пустая безнадежность.

Поэтому одна, одна, такая, видимо, судьба.

Когда мне будет 85, я буду тихо умирать

И никого не вспоминать, и никого не обвинять,

А что еще возможно ждать от женщины, убитой в 55…

Ошарашенная Ритка посмотрела на нее с недоумением:

— Таня, какие мужики? Кто пришел, кто ушел? Кто тебя как женщину в пятьдесят пять лет убил?

— Это такая метафора, иносказание.

— Что? Какая метафора?

— У меня в пятьдесят пять закончились менструации, я не могу больше выполнять главную женскую функцию, значит, как женщина я умерла. Понятно?

— Да, — с возмущением протянула Ритка, — я всегда говорила, что от вашего филологического образования никакой пользы, кроме вреда. Все, хватит уже фигней страдать. Я вообще всю жизнь без мужика и детей прожила, и ничего, как видишь, прекрасно себя чувствую. Так что давай, бросай ты это дело, пойдем лучше наливочки моей вишневой хряпнем. Прекрасное средство от всех недугов, в том числе от хандры, я тебе еще два клубня красных георгинов дам, посади, осенью такая красота будет, не нарадуешься.

Таня хряпнула вишневочки, посадила георгины, в августе съездила на море в Абхазию. Вроде стало полегче, но после летнего отдыха на Пицунде, где она вдоволь назагоралась, наплавалась в теплом ласковом море, к ощущению явной нехватки тактильно проявляемой нежности вдруг добавились мысли о сексе. Просто-таки донимать стали.

Ни в каком другом возрасте, даже в молодости, ее так не занимала эта тема. Ведь что такое секс? Плотские утехи? Вовсе нет, это гораздо более тонкая в смысле жизненной необходимости вещь. Это такой энергетический обмен. Обмен жизненной энергией между мужчиной и женщиной, взаимная энергетическая подпитка. Конечно, говорят, можно прожить и без секса, многие так и живут, особенно женщины в ее возрасте, но качество жизни совсем другое, они — словно разряженные телефоны, забытые в ящике стола. Вот и она чувствовала себя таким разряженным телефоном, вернее, учитывая ее вполне приличное финансовое положение, достойное семейное окружение и высокий профессиональный статус профессора главного вуза страны, таким дорогим смартфоном, который просто разрядился, и его срочно нужно поставить на зарядку. А пока, пока drifting alone without warmth and tenderness. Мысли крутились в замкнутом круге, время от времени складываясь в унылые строчки: