Полёт фантазии, фантазии в полёте - [57]

На самом деле Тане прекрасно знала, как Влад может убеждать и уговаривать, и просто боялась, что одна не сможет противостоять его натиску. Дэвид тоже понимал, что Таня права, и нужно все сделать именно так, как она предлагает, но ему так не хотелось ее отпускать, тем более, что между ними все еще так хрупко, вдруг этот ее русский жених настоит на свадьбе и не отпустит Таню. Поэтому он сделал еще одну попытку.

— Хорошо, согласен. Только если ты меня действительно любишь, то давай я полечу в Москву с тобой. Взять билет на ближайшие рейсы — не проблема.

— Взять билет, конечно, не проблема, а виза? Чтобы ее получить нужно время. Кроме того, как же твоя невеста? Ведь она прилетает, кажется, сегодня, ты ей по телефону из Москвы все объяснять собираешься?

Все верно, придется действовать так, как предлагает Таня, других вариантов нет.

Дэвид отвез Таню в гостиницу «Grange Park Hotel» и поднялся с ней в номер, чтобы помочь отнести вещи в машину. Присев на диван, он молча смотрел, как Таня собирает чемодан, складывая все ловко и аккуратно, по порядку. «А Джейн, собираясь уезжать, всегда торопится и бросает вещи без разбору», — невольно отметил Дэвид.

— Ну вот, кажется все, даже зубную щетку не забыла, как это обычно со мной бывает, — сказала Таня, оглядев пустые шкафчики. — Теперь по русскому обычаю надо присесть перед дорогой.

— Это зачем? Что за обычай такой? — спросил Дэвид.

— Чтобы дорога была легкой и приятной и ничего с тобой не случилось. Просто сядь и пожелай мне счастливого пути, думай о хорошем.

Она села рядом с Дэвидом, но думать о хорошем почему-то не получалось, в висках все настойчивее стучал болезненный вопрос: что же теперь со всеми нами будет? Если получится все, как мы с Дэвидом решили, то больно будет его невесте и Владу, если останусь с Владом, то как я смогу после всего с ним быть, как ни верти — всем плохо, все несчастны. Что же я натворила. Все из-за Моцарта, из-за этой «Фантазии ре минор». Пытаясь сдержать слезы, Таня задрала голову вверх, чтобы они не выкатывались из глаз, но бесполезно.

— Tanya, don’t, please don’t, — Дэвид прижал к себе плачущую Таню и, стараясь успокоить, поцеловал. Все остальное случилось само собой, довольно быстро и совершенно спонтанно, такая последняя «любовная судорога», вызванная страхом перед неизбежным расставанием, тщетная попытка продлить и запомнить ощущения от «физики любви».

И если кто-то, кто там за всем сверху наблюдает, этот их страстный порыв заметил, то просто здорово посмеялся: «Пустое занятие, ребята, даже не пытайтесь». Useless, in vain. Человеческая память хорошо сохраняет визуальные образы, вкусы, звуки, запахи, но что касается осязания, тактильных ощущений, — это вопрос гораздо более сложный. Очень трудно, практически невозможно «запомнить», в смысле силой памяти вызвать в себе вновь ощущения физического контакта, тепла прикосновений. Можно подробно описать «как», но силой памяти вернуть сами ощущения нельзя: в отличие от так хорошо описанной «химии любви», «физика любви» этому не поддается, в лучшем случае все, что остается, — это лишь фантомные боли. А если кому такое удается, то это уже уровень другой реальности, которым профессионально занимаются люди в белых халатах.

Но Таня с Дэвидом, видимо, этого не знали или просто не хотели понимать, они отчаянно пытались запечатлеть друг друга в друг друге навсегда, forever, словно раз соединенные и никак не желающие расщепляться атомы. При этом Дэвид продолжал повторять: «Tanya, don’t, please don’t». Что он имел в виду: don’t cry, don’t leave, don’t forget? Кто знает.

От Илинга до аэропорта Хитроу рукой подать, домчали быстро, так что оставшееся до рейса время еще можно посидеть в кафе. Дэвид молча пил кофе и обреченно смотрел на улетающие и заходящие на посадку самолеты. Скоро один из них унесет его Таню в Москву. Аэропорт — такое странное место, as if you are nobody nowhere… Таня не могла без грусти смотреть на мрачное лицо Дэвида, она взлохматила его пшеничную шевелюру, стараясь успокоить:

— Эй, послушай, все не так плохо. Вот тебе мои два телефона, домашний и мобильный, позвони, скажи, когда все уладишь с визой и сможешь прилететь, я тебя в Москве встречу. Все будет хорошо, ты же сам сказал. Ты веришь?

— Верю, только мне… грустно. (На самом деле он хотел сказать «I feel pang in my heart», но как настоящий англичанин выразился более сдержанно, сказав «I feel sad»).

Таня понимала, что когда англичанин говорит «I feel sad», то ему реально плохо, и она попыталась объяснить Дэвиду, что в русской традиции печаль, в отличие от англичан, бывает светлой, и что, наверное, это как раз то чувство, которое и должен сейчас испытывать Дэвид. Разъяснение далось не просто.

— What do you exactly feel? Sadness or sorrow?

— I feel both, — обиженно сказал Дэвид.

— Okay, both. But you agree that there is some hope for happiness in future?

— I hope so.

— This what in Russian we call «светлая печаль», sorrow and sadness but with the hope in the end, which makes this feeling positive, do you understand?

— I don’t think sadness and sorrow can be positive. Even in combination with hope.