Полдень, XXI век, 2012 № 07 - [24]

Так. Шутка не поддержана. Значит, не до шуток.

– А диагноз – это по вашей части?

– По моей. Валерий Иванович, у вас серьезное заболевание легких. Все наши усилия пойдут прахом, если вы не прекратите курение. Для вас настал момент выбора: курить или жить. Левый бронх закупорен опухолью. Вот, видите, здесь. (Она показала рентгеновский снимок.) Отсюда боль и нехватка воздуха. Анализ крови тоже… не в норме. Вам надо срочно пройти бронхоскопию и консультацию онколога.

– Бронхо… это как?

– У вас с помощью зонда возьмут образец опухолевой ткани. Потом проведут его исследование. Так. Вот вам направление. На завтра. И к онкологу. Двадцать седьмой кабинет. Сейчас вам сделают укол. У вас в семье кто-нибудь делает уколы? Хорошо. Вот рецепт. Внутримышечно, при болях. Там все написано.

– Спасибо. До свидания, доктор.

– До свидания. Валерий Иванович!

– Да.

– Не курите. Не губите себя.

Я не ответил. Вышел на улицу. Боль утихла. Видимо, укол действовал. Посмотрел на часы и машинально достал сигарету. Почти пять часов не курил.

Я сунул сигарету в рот – и тут увидел его. Того старика. Слепого. Он шел, постукивая тростью, прямо ко мне. В этот момент я его узнал. Первый раз, переведя его через дорогу, не обратил внимания. Мало ли немощных стариков! При второй встрече память что-то искала, но не нашла. А вот теперь я его вспомнил. Это был нищий моего детства. Тогда, в пятидесятые. Детский сад. Книжки с картинками. Мама читает: «Это рабочий. Он работает на заводе. Это колхозник. Он выращивает хлеб. Это врач. Он лечит больных. Это солдат. Он защищает нас от врагов». Все просто и ясно. Не было картинки: «Это нищий. Он просит подаяния». Он стоял на углу Комсомольской улицы, и я каждый день ходил мимо него в школу. Он был слеп. Одет бедно и опрятно. Синий берет. Рука лодочкой. Меня поразила эта рука, всегда без перчатки, даже в мороз. Он молчал. Не причитал, не вспоминал Христа, не имел нарочито криво написанной таблички «Помогите слепому». Он с достоинством кивал, когда в руку-лодочку падала монета. Как будто не вы ему, а он вам. Позволял исполнить акт милосердия. Его знал весь маленький город. И он знал весь город. Я много лет ходил в школу мимо него. Он был непременной частью Комсомольской улицы, как молочный магазин и сапожная мастерская. Он был настоящий.

Старик подошел и сказал:

– Здравствуй, мальчик. Ты узнал меня, правда? Не зажигай, пожалуйста, сигарету. Я не выношу запаха табака. И тебе это ни к чему.

Я ответил:

– Этого не может быть. Прошло пятьдесят лет. Вам тогда было под пятьдесят. Вы и сейчас такой же. Так не бывает. Столько не живут. Это не вы.

– Маленький Валерка получил от мамы гривенник на кино. Но в кино не пошел, а пошел на дамбу, где вопреки строжайшему запрету, играл в лемак со шпаной. Он проиграл свой новенький гривенник, а выиграл гнутые, исцарапанные, избитые лемаком две копейки. Их нельзя было нести домой, а выбросить жалко. Тогда Валерка бросил их в руку нищего, думая, что слепой все равно не увидит, что монетка кривая. Это был твой страх, спрятавшийся в маску милосердия.

– Но я не…

– Отец все-таки выпорол мальчишку. Не за гривенник, а за прожженные кислотой школьные брюки. Ведь свинец для отливки лемака добывался из старого аккумулятора. На дамбе шпана жгла костер и отливала лемаки, делая в песке ямки маленьким мячиком. Тебе так хотелось иметь свой лемак!

– Все так. Но все равно не может быть.

– У тебя нет времени для сомнений. Приходи завтра. Утром.

Он сунул мне визитку и ушел, стукая палкой.

На визитке значилось: «Воспитатели». И адрес: «Городской парк, летний театр». Я посмотрел вслед слепому. Девушка переводила его через дорогу.

– Ой, как больно! Потише нельзя?

– Прости, – сказала жена, – давно уколов не делала.

– Где мои старые фотографии? Детские, школьные. На шкафу? Дай-ка стул…

Я искал его. Он должен где-то быть. На фото. Где-то случайно попасть. Я долго перебирал черные конверты, жена присела рядом. Старые фотографии завораживают. От них не оторваться. Я даже забывал, зачем полез в это пыльное безвозвратное прошлое. Но нашел. Фото маленькое, его фигурка сбоку, незаметно. Профиль узнаваем. Не более того. Что ж, примем все как есть.

Они собирались там. В задней комнате, за сценой давно заброшенного летнего театра. Слепые. Увечные. Безнадежно старые. Согнутые крючком старухи.

Слепой сказал:

– Это Валера. У него рак легких. Осталось не более двух месяцев. Он хочет жить – и сегодня станет Воспитателем.

– Минуту, – сказал я, – я не давал никаких обещаний. Я вообще все это вижу впервые.

– Валера, у смерти есть только одна альтернатива – жизнь, и ты ее выберешь. Стандартный контракт, пятьдесят лет.

– Что, подписать кровью?

– Не надо сарказма. И не надо подписей. Дашь устное согласие. Будешь жить и воспитывать. Иначе загадочная русская душа лишится своего главного компонента – милосердия – и будет просто смесью лени, глупости и надежды на «авось». Если ты, Валерий Иванович, согласен жить Воспитателем, то скажи: «Я согласен».

– Я смертельно болен, вы же знаете. И если даже чудом вы меня вылечите, то мне придется работать. Никто не даст мне инвалидность. Я буду здоровым мужчиной, не вызывающим сочувствия. Скорее уж воспитуемым… Я не оправдаю…