Полдень, XXI век, 2012 № 06 - [42]

Представьте секцию карате. Тренер отлучился на полчаса. Ученики работают в спарринге без присмотра старших. Сами судят, сами останавливают поединки. Здесь похожее, только вместо тренера – «устав пацана».

– А вы сюда как попали? – спрашиваю у Семеныча.

Не могу себе представить, чтобы они с Пельмешкой так же, как я, безумно петляли, а потом лезли в неприметные окна. Больно несолидно для Евгения.

– За молодыми людьми пристроились, там очень хитрый вход, – объяснил он, – думали, террор какой замышляют…

Ребята выглядели так себе. Для террора мелковаты. Вот если бы наркотики или хулиганство, тогда да.

– Зачем оно вам, бестолочи?! – спрашивала Пельмешка.

Подростки замялись. Словно их раскусили, подсмотрели нечто тайное.

– Чтобы реально можно было сдачи дать, – выступил один крепыш. – К боли привыкаем… И у нас все по чесноку! Мы тут никого не убиваем, ясно?..

– По чесноку-у-у… – передразнила Пельмешка.

Она по-пижонски крутанулась и ударила ногой воздух на уровне носа крепыша. Тинэйджеры восхищенно присвистнули: девка что надо. Довольная эффектом, питбуль-фемина медленно и грациозно приблизилась к нам.

– И что с ними делать? – прошептала Пельмешка.

– Звоните Вайсу, – посоветовал я.

Я осмотрел ребят, нехотя одевающихся и как будто пристыженных. Кровавый призрак над Лиговкой – неужели он зародился здесь? Это шло не от юнцов.

Нам не идентифицировать насилие, исходящее от несовершеннолетних. Дикая расправа школьниц над какой-нибудь замарашкой во время перемены – в том нет вспышки агрессии. Детская, самая страшная жестокость, которую не дано уловить нашим нюхачам. Будущее ограбление инкассаторов раскусываем на раз. Вымогательство шпаны в городском транспорте – на два. Малолетних маньяков, у которых кубик-рубик морали еще не сложился однотонными гранями, нам не вычислить никогда.

Я закрываю глаза, моля свое туманное чудище дать подсказку.

Факт агрессии? Предчувствие крови?

Ложная тревога?!

…Град стих. Закачались лампочки, разметав по подвалу тени.

Евгений Семеныч, округлив глаза, выслушивал Вайса. Динамик надрывался:

– …тайфун, Женя!.. Девять баллов! Там, серьезно, одни подростки?! Драчуны? Мать… – И уже спокойнее: – Шлю наряд, вся ночная смена. Талалай через полчаса. Макс и Кроха – через час… Нюхачи спятили, говорят, не иначе гражданская война… Слышишь?! Жек!.. Семеныч!!!

Снова оператор нас подвел. Исчезла связь, а вместе с ней и подростки.

Пельмешка опешила, включила фонарик и прошмыгнула по углам: никого.

И тогда мой пес-преследователь отделился от мрака, блеснул искорками в глазах, будто спрашивая меня: «Рыцарь Павел, лекарь чумного города, ты бы хотел выйти за рамки полномочий? Поквитаться со страхами нездорового молодняка?..» Пес-видение, беспокойная душа, сказал: «Я к твоим услугам» – и осклабился.

Подвал распался картонной коробкой, залило чернилами воздух. Лишь одинокая лампа накаливания свисала из бесконечности, рассеивая тьму.

Хихикала ночь, кружа и вертя светилко на проводе.

Распахнут зев ее, и смрад, и голод, и песня крови, что горланят скелеты в петербургской земле, – все это топит нас в подвальной черноте, железной рукавицей за шкирку – топит. Легионы сдвинули щиты и зыбкой громадой застыли на краю потустороннего.

Гомон толпы, шорохи, хрип, дробный перестук прутьев о зарешеченные окна – подростковая терапия, вещь в себе, зазвучала с большим опозданием и без всякой видимости ребятни. Они дрались, неумехи, вычерпывая изнутри страх, но корабль неминуемо тонул, насосы ломались, пробоина была слишком велика…

Реальность была слишком велика.

Все, что осталось невычерпнутым, проступило стылыми молочными фигурами. Душимые злобой люди. Скрюченные пальцы, оскалы, вспухшие вены на лбах. Страхи бойцовского клуба, пока еще призрачные.

Я понял: в этом городе нельзя опускаться ниже земли. Никаких подвалов, к черту метро.

Рать алкала сечи. Ждала. Ответь, Павел, мотнул косматый головой, ответь за всех и умри в одиночестве. Шанс ускользает; не сплести больше сеть, не замкнуть провода – и так вывернется скоро. Ты только послушай, боец.

…Разборчиво, с отличной периферийной слышимостью донеслось: сигналы машин, чей-то молитвенный бубнеж, шепот кондиционера, шорох колес по мокрому асфальту.

Вайс продирался через некрополь мрачных домин и неоновых реклам, сквозь сырость и гнет города на Неве. В этом огромном кассовом аппарате, где никогда не кончатся чеки, с надрывным хлопком сломалась катушка.

Ничто теперь не имело значения…

– Я согласен.

Врач по специальности, я дал нерушимую клятву, я хочу вылечить их всех. От засевшей в нутре колючей, кислотной, с гноящейся слюной из пасти агрессии. Этот культ силы, оружия, ненависти нарывает и опутывает нервы. Еще немного и он пустит метастазы.

Дети не должны драться в подвале, подзуживая друг друга. Так они никогда не победят.

– Пельмешка, скальпель.

Заплескался эреб, соскребая с детей ржавчину взрослого мира.

Черный пес Петербург пронзительно завыл.

Потом он неловко, боком, шагнул за ширму, и молочные фигуры обрели плоть. Их наполнило кровью, обтянуло кожей. Грех – недостающая деталь – заворочался, сел в пазы, и у людей появился пульс.