Полдень, XXI век, 2011 № 03 - [17]

Я и был в заброске, шлялся разиней-крестьянином по большому городу, ломал шапку перед каждым прохожим и на все незнакомое выдавал: «Люди добрыя, а штой-та такоя?» в подчеркнуто диалектном произношении. И тут приходит срочный вызов на базу.

На самом деле моя судьба была решена уже в тот момент, когда Та Хуай Тян углядел, как лавина накрывает горную тропу на одном из перевалов хребта Аанман, и как несколько черных точек на белизне перевала безнадежно ускоряют движение, надеясь выйти из-под обвала.

Одно из тел, которые ребята выудили из снега, принадлежало молодому парню, широколобому, кряжистому блондину. За пазухой парня, в глубоком нагрудном кармане тулупа, кроме нетяжелого кошеля, было обнаружено письмо.

«…Ойван и Урчим всегда были против моего второго брака, и я не жду от них добра к младшему брату. Боюсь, что твое покровительство – последняя его надежда. Я надеюсь, что тебя не затруднит принять его в училище, которым ты заведуешь. Это будет самым лучшим и для малыша, чтобы он не питал несбыточных надежд на наследство, и для всех нас, поскольку мальчик неглуп, обучен счету и грамоте, смел. Капеллан из него должен получиться такой, что и мне, и тебе будет чем гордиться.

С тем посылаю тебе саблю, подаренную побратимом моим, а твоим отцом…»

Сабля наличествовала.

Шеф смотрел, как я дочитываю досье, и барабанил пальцами по столу.

– Ты понимаешь, какая это находка?

Я кивнул, заново проглядывая текст письма.

– А это что за вставка, в начале?

– Не дешифруется. Судя по всему, другой алфавит и другой язык. Вот тебе это и выяснять.

Я молча посмотрел на шефа. Мне? Ординатору-первогодку?

– Ты на его физиономию посмотри. Нет, нет, не на опись по телу, там от лица не осталось ничего путного. Там, дальше, реконструкт по ДНК лежит.

…Нет, он не был моей копией. Скорее, брат. Двоюродный. Но меня пробрала дрожь.

– Даже пластика лица не понадобится, – спокойно сказал шеф, – а самое главное, через три года у нас будет не только пласт учебной информации. У нас будет легенда, подтвержденная реальными документами и десятками свидетелей-однокашников. Легенда для работы по всему мегаэтносу, капелланы очень мобильная публика… Честно говоря, я за такую возможность палец бы себе откусил.

Я смотрел в лицо так рано умершего парня, которым мне предстояло стать в ближайшие дни. Язык знаю, счету-письму обучен… Что-то протупить могу аж по двум причинам – вырос в глуши, крутил хвосты горным козлам… а потом еще из-под лавины выкарабкался чудом, память и поотшибло малость… Возраст почти соответствует. И, что характерно, из четверых других ординаторов – Ленька выше любого аборигена на три головы, Та неисправимо монголоиден, а Василинка и Долорес не рассматриваются по понятной причине. Все сходится, идти мне.

– Матрицу уже подобрали, – добавил шеф, – иди-ка, кодируйся. Потом отоспишься, внешность подгоним – и спускайся.

Наш психолог стоял у окна и разминал пальцы.

– Трусишь? – издевательски спросил он, не оборачиваясь.

– Трушу, – признался я.

– Не трусь, хуже уже не будет, – бодро сообщил психолог и повернулся ко мне.

Джок Саскачева хороший психолог. Он носит прическу воина (узел на макушке с ритуальными перьями и клочьями меха), белый хлопчатобумажный халат и мокасины. Его мы боимся сильнее, чем любых своих переживаний. Переживания от одного его присутствия бледнеют и кажутся сущей ерундой.

– Читай… не тяни кота за хвост, – холодно поторопил меня психолог.

Я взял со стола лист распечатки и понял, что Саскачева прав. Хуже не будет.

Коллегиальным большинством шеф, куратор, врач базы и Саскачева выбрали для меня матрицу «позитивная инкультурация на платформе личностных диспозиций». Куратор предлагал «Сикорски» – на миг я ощутил чувство острой благодарности к нему.

Что такое позитивная инкультурация? Ничего сложного. Позитивная инкультурация – это задача освоить чужую жизнь, найти в ней честь, достоинство и красоту и полюбить ее. Найти грязь, спесь и глупость – и возненавидеть их. И суметь рассказать об этом. Только вот Самюэль Хантингтон – да, аж в двадцатом веке – сказал, что освоить чужую культуру – значит необратимо покинуть свою. От меня требовалось не меньше, чем оставить там, внизу, свою душу. Недаром земная фамилия человека, по которому названа эта матрица, утеряна.

Джок, чье плоское лицо, как обычно, ничего не выражало, несколько раз с силой распрямил пальцы.

– Ложись, парень, – на удивление тепло сказал он, – шок я тебе уберу массажем, а там уже займемся делом.

* * *

– Значит, младшенький Йаги Топтуна, – толстяк маршал выглядел одновременно обрадованным и расстроенным, – сталбыть, отпрыгался старик… Отгулялся… Мой-то уж пятнадцать лет как у Любимы под подолом…Эх, эх, ну, конечно, я тебя не брошу… Отец пишет, он мне с тобой саблю и деньжат шлет, не потерял?

Про деньжата в письме не было ни слова, но я безропотно достал из-за пазухи кошель. Тот, что поменьше, с нефритовыми пластинками. Бронзу я светить не собирался. Саблю я бережно разворачивал из охапки тряпья, осторожно поглядывая на то, как маршал считает деньги. Тот нахмурился – на лице так и читалось желание спросить «а где остальные?», но, подумав, маршал решил не связываться.