Полдень, XXI век, 2010 № 02 - [12]

— Ну что, приняла решение? — М. К. откинул в сторону одеяло.

* * *

Софья Антоновна Онегина отчаянно любила своего мужа, хотя до смерти устала быть женой разведчика. Когда Федя был рядом, она забывала об этой усталости или, скорее, старалась о ней не думать, однако ощущение возвращалось, когда он «отправлялся на дело»… В прошлом, в тех случаях, когда ему приходилось работать под прикрытием посольства, они обычно выезжали за границу вместе. Он, конечно, периодически исчезал, оба при этом были согласны, что так надо. Разумеется, она беспокоилась, но долгие отсутствия, когда его посылали за границу одного, были хуже. Уж лучше беспокоиться, зная, что, если все обойдется, он вернется, усталый, но улыбающийся, через несколько дней. Конечно, неудачи тоже случались, и тогда Федя возвращался чугунно-мрачный… Теперь они жили в своей собственной стране, но она тревожилась. Как обычно, Федя сказал, что едет в Москву, навестит брата, повидается с сыном, учащимся в МГИМО, но она знала, что он едет по делу и беспокоится за результат. Трудно не заметить долгие недели, потраченные на подготовку поездки. Она заметила и особый дипломат, который он взял с собой в дорогу. Проводив Федю, она вернулась домой. Заперла наружную дверь, набросила цепочку, подумав, заперла вторую, внутреннюю дверь. Спать не хотелось. Оставшись одна, она снова остро чувствовала многолетнюю усталось. Федя обещал позвонить только завтра, от брата.

Зазвонил телефон.

— Говорите. — Молчание… Последнее время, когда Феди не было дома, такие звонки случались довольно часто, и это ее тоже беспокоило. Она, разумеется, сказала об этом Феде, но он просто пожал плечами. В эти дни он слишком был занят подготовкой к поездке. (Она думала, что за звонками может стоять М. К.)

Снова позвонили, на этот раз в дверь. Она подошла к двери, которая вела в тамбур, долго прислушивалась. Ни звука. В сорок восьмом году, когда они с Федей только поженились, она мечтала о том, чтобы стать актрисой. В редкую минуту откровенности Федя рассказал ей, как погибла жена режиссера Мейерхольда. Как с ней расправилась шпана по наводке людей Берии. Судьба Зиночки Райх ее не прельщала. Она вернулась в спальню, выдвинула ящик комода, достала из-под белья никелированный браунинг. Сняла с предохранителя, положила под подушку. Из небольшого застекленного шкафа достала пухлый альбом в пунцовой бархатной обложке. Старые индийские фотографии! Гималаи! Счастливое время…

* * *

Верба ждала Юру на углу Первой линии и Среднего.

— Ну что, предупредил?

— Предупредил… Не знаю, что ему это даст. К разговору с ГБ всегда трудно подготовиться. Слушай, давай посидим в каком-нибудь кафе.

На мгновение ему показалось, что пахнет весной, но это, конечно, было иллюзией, ошибкой восприятия. С залива дул резкий ветер, глаза слезились, на улице было холодно и промозгло. Правда, Верба смотрела весело, что было лучше всякой весны, — последнее время она редко одобряла его поступки. С тех пор, как его стали таскать в КГБ, они вообще чаще ссорились, а виделись реже. Он улыбнулся.

* * *

Центр управления полетами… полетами… Поставлен в известность… известность… Гора, казалось, заслоняла половину неба. Небо разламывалось от сверкания ледяных граней. Да нет, это его голова раскалывалась от боли. За ощущением головной боли пришло ощущение холода. «Только не спать, только не спать», — повторял голос в глубине еле теплящегося сознания. Ему казалось, что он лежит на леднике, весь разбитый. Глаза, однако, были закрыты, без помощи рук век было не разлепить. Болью пульсировал затылок. Что-то не то с правой скулой и верхними зубами. Язык нащупал костяные обломки. Руки окоченели. На запястье левой, похоже, открытая рана. Очень холодно ногам. Ни перчаток, ни ботинок. «Но чувствительность сохранилась», — отметило сознание. Оно постепенно брало под контроль разбитое тело. Запахи — холодной мочи, какой-то гнили. Звуки… Где-то недалеко слышались человеческие голоса, приглушенно доносились звуки уличного движения. Он же приехал в Москву! С ним были важные документы! Он сумел дотянуть до лица руку, пальцами разлепил веки. Кирпичная стенка, низкое небо. Чуть повернул голову. Тошнота. Похоже на сотрясение. Оцинкованные мусорные баки.

Память тоже возвращалась. Он приехал «Красной стрелой», собирался остановиться у шурина. Велел такси высадить его за три квартала. Пошел дворами. Слежки вроде бы не было, но… Нападение не было похоже на случайное нападение шпаны. Никаких разговорчиков, подходов. Слишком все слаженно, слишком профессионально. Наверное, за ним все-таки наблюдали, только издали. Тогда и коммуникация у них была — с использованием современной техники. Он попытался вспомнить последние несколько секунд перед тем, как его ударили по голове и он потерял сознание. Один стоял у баков. В ватнике, похожий на алкоголика. Но лицо, когда он обернулся, было молодое, глаза внимательные. При виде этого лица Онегин насторожился, хотя тип сразу же отвел взгляд. Глядя себе под ноги, он двинулся наперерез. В руке у него была короткая палка, вроде ножки от стула. Шел он не быстро, однако прямо и твердо. В этот момент Онегин заметил вторую фигуру — на первый взгляд, подростка с рулоном старых обоев. Подросток вышел из подворотни. Онегину в нем тоже что-то не понравилось. То, как он держал рулон? Третьего он почувствовал спиной — сработал старый боевой инстинкт.