Полдень, XXI век, 2009 № 04 - [8]

Мысль — энергия. Энергия — материальна. Мысль есть материя, и с этим не спорят уже даже напыщенные болваны, называющие себя «официальной наукой». Значит в том, давно прошедшем временном отрезке Ватсон будет обладать телом. Здоровым телом. Обычным, без суперовской накачки. Своим. Никакого другого просто не может быть. Это не виртуалка с Дюком. Скорее всего, отсюда с собой можно взять и то, что есть у тебя из вещей. Сейчас есть. Теперь. Одеться, естественно. Вот — пятьсот баксов сотками, заначка на случай атомной войны и подобных прелестей, там они уж точно не помешают. Трость взять, расставаться жалко, и, пожалуй, ещё. вот это. Последнее, что осталось от некогда бурной журналистско-редакторской жизни: крошечный цифровой диктофон с раковинкой наушника на нитке-проводе и булавочный, ещё в упаковке, радиомикрофон с передатчиком.

Ну что, снарядился, спросил себя Ватсон, поехали? Там, в точке развития событий, которые определят всю следующую жизнь, — ключ. Возможность исправить. Надо лишь успеть найти холст с очагом, замок, открывающийся этим ключом. Понять, что нужно изменить. Не для себя. Нет. Это нужно тому, кто останется после. Вместо.

Чёрт, часы забыл! Да где же, а, вот они. Надеть. Завести. Проверить.

Самое главное — не ошибиться в сегменте времени. Есть только одна попытка. Потому что ты и твоё пусть пятидесятилетнее, но здоровое тело будут находиться там ровно столько, сколько сможет жить твой организм здесь. У тебя сегодняшнего, думал Ватсон, практически нет уже личного Времени. Твоё Время — это сутки, двое вряд ли, даже если Кент не опоздает и не опоздает «скорая» и тебя захотят везти в реанимацию и поддерживать твоё тело хотя бы этот срок, а не оставят додыхать просто в коридоре. Атак, наверное, ещё меньше.

Интересно, когда тебя всё-таки найдут, как ты будешь выглядеть?

Глава 4-я

1. Я, конечно, фантастику люблю. Но до такой хрени даже после клея БФ-68 не долетишь. Ну, прикинь: сижу я и пью самогонку с самим собой. Не в смысле в одиночку, а в натуре — с собой. Только я старше лет на одиннадцать и выгляжу, извини, как фиговый клоун. В армейке, не тормозя, такому бы в тыкву дал. И ещё по кумполу. Хотя, чёрт тебя знает, может, и ты бы мне накатил. Я — в смысле — себе. Вон, на костяшках у тебя, у меня, в смысле, мозоляки… Не, не могу больше. Наливай, брат. Давай я тебя так и буду звать — Брат? В смысле, как имя Олега, с большой буквы: Брат. В смысле, а то я Олега, ты тоже Олега, свистнуться можно, в смысле свихнуться. Вот меня на «в смысле» заклинило. Прикол, да? Ну какой здесь смысл, где он? См-ы-ы-сыл, ау, ты хде?! Да не ору я, Брат, я его ищу… Да знаю, что хреново. А мне? Вот как я пытался Борю с Марсианином спасти, а когда жахнуло, ничего не помню, а очнулся, темнеет уже, и мо-окро, блин, где я, что я, башка болит, прикинь, на самом ни царапинки, а помню ж как жахнуло, а ничего больше. Ни Бори, ни Марсианина, ни, блин, вышки долбаной. Встал, меня пошатывает, конечно, но я же точно вижу, деревня родная, с сопки, там же помнишь, где пацанами схрон делали, видно всё. Ни фига себе отдача, думаю, полтыщи километров лететь. А спокойный сам, наверное, от взрыва не отошёл и просчитываю себе нормально так, как к дому пройти, чтоб не спалил никто, объясняйся потом… А дома с осени восемьдесят четвёртого не был, знаешь же, хочется поглядеть. А во двор с огорода захожу, меня Петрович, слепой, сколько помню, а срисовал, вечный друг пограничников, кричит, ты, Олег чего форму нацепил, расследуешь газетно кого? А чего, говорит, не на кладбище со всеми, там же все… У меня всё оборвалось, опять огородами, вдоль озера, честно, не знаю, почему, ноги прямо к маме с батей вывели. Музыка ещё эта жуткая, похороны, я за клёнами отстояться хотел, повернул и — увидел. А даты рассмотрел, у меня как остановилось всё, пустой стою какой-то, а уйти не могу, даже когда твои шаги услышал. Выпьем. Помню, не чокаясь. Слушай, а почему ты всё спрашивал, что рвануло, что жахнуло? Что жахнуло? Тротил. Когда Марсианин Борю глушануть тротилом хотел на свинарнике, я ж говорил уже! Да какой-какой, — Димон Смольский! Марсианин, блин, свинарь. Толян Сивокобыльский? Не было у нас такого в свинарях, ты чё, одиннадцать лет подряд ещё контуженный ходишь? Давай, выпьем. Во, пошло. Как, где служил, где служил. И не служил, а служу, полгода ещё, — Сергеевск-Дальний, Краснознамённый Дальневосточный, ЗРП, второй батальон… или не служу уже? Так я дезертир, что ли, а, Брат? Брат, ёлы-палы, у нас же батя военный, а я дезертир? Это как получается, девяносто шестой уже, понатворили здесь, Союз просрали. Я сам знаю, когда мне хватит! Да пошли вы на хер все! В коменду пошли оба, сдаваться, я честный советский солдат, вас, клоунов, знаешь, где видал, капитализьма с дырочкой для клизьмы у них, в харю, клоун газетный, хочешь?!… да понял, мля, руку отпусти, слышь брат, в смысле Брат, ладно… Выпьем. А нам Лютый такого залома не показывал, ну, капитана-то Лютого помнишь, инструктора по рукопашке? Что-то мне поспать надо, ага… Во, смотри, Брат, и батя сегодня пришёл! Здравствуй, батя! А Брат сказал, он вот, в смысле, что ты в восемьдесят девятом от инфаркта, и я ж сам сегодня был там. Как я рад тебя видеть, батя! А мама где, мама с тобой пришла? Ты, Брат, бате не наливай много, у него ж сердце, а я посплю, голова болит, я здесь прямо, батя, а у нас с Братом часы одинаковые, ты подарил на армейку… обоим…