Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди - [217]

Это наспех возведенное жилье как будто говорило о том, что в котловину приехали поселенцы и торопятся на новом месте успеть приготовить к зиме только самое необходимое.

И лишь школа, стоящая на отшибе, на ровной полянке, вблизи крутоярого берега залива, казалась уже обжитым домом, блестела зеленой ошелевкой, протертыми стеклами окон, красной железной крышей. Веселому виду школы резко не соответствовала разрушенная каменная ограда двора.

Иван Никитич, ехавший впереди стада, первый заметил идущих навстречу людей.

— Стой! Стой! — закричал он.

Стадо остановилось. Миша и Гаврик подошли к старику.

— По-вашему, что б это значило? — растерянно спросил Иван Никитич, слезая с повозки.

На его вопрос Миша и Гаврик не ответили, хотя, оба видели своих колхозников, узнавали среди учеников, шагавших в строю, товарищей по школе. Почти все они вернулись в колхоз уже после того, как Миша и Гаврик уехали в Сальские степи. Однако школьников все еще было очень немного и особенно мало — старшеклассников.

Встречавшие, отойдя в сторону от дороги, остановились. От них отделилось пять человек: председатель колхоза, двое пожилых колхозников и две женщины. Гаврик и Миша узнали своих матерей. Обоих ребят смущала встреча с ними на людях, при свидетелях.

Старик Опенкин, хорошо понимая своих помощников, предупредил подходивших Марию Захаровну и Феклу:

— Только не вздумайте нежничать! Мы от сладкого отвыкли!

Мария Захаровна, мать Миши, была одета в темный свитер и в распахнутую ватную кофту, которая свисала с ее округлых, сильных плеч. На голове ее голубела праздничная косынка.

— Иван Никитич, говоришь, нежничать не надо? А я чуть-чуть. Вот так, можно? — И она лишь толкнула Мишу своей смуглой щекой не то в висок, не то в бровь и пошла ближе к коровам.

Фекла Мамченко сгребла сына в большие руки, и вдруг Гаврик стал маленьким, затерявшись в ее кофте и юбке.

— Это зря, — отмахнулся старик.

— Не задерживай! — донеслось оттуда, где большой толпой стояли колхозники.

— Иван Никитич, идите! Люди ждут!

— А коровы и лошади останутся на нашем попечении, — весело и громко заявил Алексей Иванович, занимая место в голове стада.

— Раз люди ждут, значит, ребята, надо идти, — сказал Иван Никитич и, на ходу поправляя треух, повел ребят вперед.

Перед колхозниками старый плотник снял шапку.

— Товарищи, живых вас видеть! — весело поздоровался Иван Никитич.

Колхозники заговорили, замахали руками, поздравляя с благополучным возвращением. Справа и слева от старика с обнаженными головами, запыленные стояли Миша и Гаврик.

Майор, пожав руку Ивана Никитича, обнял ребят и, не отпуская их от себя, подвел поближе к стоящим в строю ученикам.

— Товарищи школьники, вы и все колхозники неспроста вышли встретить Мишу Самохина, Гаврика Мамченко, — заговорил майор.

Колхозники, живой оградой обтекая строй учащихся, видели, что майор с каждым словом все больше подтягивался.

— Миша и Гаврик в трудное военное, время сделали для колхоза большое дело. Больше двухсот километров прошли они степями со скотом. В пути их захватил черный астраханский ветер, но они не струсили., не растерялись и поручение колхоза, выполнили. Они помогали железнодорожникам восстанавливать путь, привели колхозу лошадей. За все это я хочу поблагодарить ваших школьных товарищей.

Майор пожал руку Мише и Гаврику, которые были очень стеснены присутствием радостно смотревших на них людей и потому невольно оглядывались на своего деда — на Ивана Никитича. Старый худой плотник стоял прямо и успокаивающе покачивал головой.

— Товарищи школьники, — снова заговорил майор, — кое-что вы сделали… Но если говорить по совести, сделали вы куда меньше, чем могли бы…

Может быть, майор сказал бы еще несколько, слов, но, заметив, что школьники стали вздыхать, он решил, что самокритики сегодня достаточно, и закончил, обращаясь к Мише и Гаврику:

— В школе научите товарищей тому, чему научились в дороге.

— Товарищи, дозвольте мне с Михайлой и с Гавриком доставить коров и лошадей по назначению, до последней точки направления! — крикнул Иван Никитич, поднимая шапку над головой.

— В добрый час!

— У всякой песни есть конец! — заговорили колхозники.

Через минуту Иван Никитин, Миша и Гаврик были на своих местах. Зазвенел колокольчик. Кони и стадо пошли под гору, а за ними тронулись и люди.

…Кровельщик с гривастой черной, бородой все время находился на крыше, а бабка Варвара Нефедовна стояла внизу, около хаты, держа, в одной руке большую палку, а в другой — Нюську Мамченко.

Нефедовна, оплакивая убитого сына, стала слаба на глаза и настойчиво допытывалась у кровельщика:

— А теперь что видишь?

Прикладывая ладонь к глазам, кровельщик отвечал, как рапортовал:

— Теперь имеется движение к дому!

— Ну, а теперь Гаврика примечаешь?

— Не в силах!..

— Ну что ты такой слабосильный! Гаврик парень-огонь… видный собой, а ты не можешь его приметить! — возмущалась бабка Варвара.

То ли кровельщику надоело слушать ругню бабки, то ли он в самом деле увидел Гаврика, чему было трудно поверить, — скорее всего он просто понял, что надо бабке, и спросил с крыши:

— Ведь паренек Мамченко чернявый, резвый, проворный?..