Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди - [212]

В руках у Ивана Никитича тонкий трос. На концах его — крюк и петля. Петлю он набрасывает на «кочет», а крюк продевает сквозь отверстие в рельсе.

У старого плотника есть время отвечать ребятам на их вопросы.

— Дедушка, правда же, что кони наши?

— Кони, Михайла, наши, колхозные!

— Дедушка, по наряду лошадей надо получить три, а их только две? — спрашивал Гаврик.

— Третья, Гаврик, сейчас в командировке за фуражом.

Однако валек и рельс уже соединены тросом. Пришла очередь стягивать рельс под откос. Миша первый должен повести лошадь.

— Разговорам конец! — строго сказал Иван Никитич. — Михайла, поведешь не прямо вниз, а наискосок, чтоб рельс на коня не накатился. Я закричу: «Верни» — и ты поворачивай в гору. Трос на секунду ослабнет, и я крюк из рельса вон! И дальше пусть рельс сам катится на свалку и не морочит нам больше голову!

— Глядите, дедок репетицию устроил, — обратилась женщина к трактористам.

— Чего ж репетицию смотреть? Сейчас спектакль начнется, — ответил тракторист, щуря глаз, чтобы не попала в него струйка дыма от папиросы.

Первый рельс пошел под откос не так плавно и не так удачно: Миша взял несколько неверное направление. Второй рельс спустили быстрее, но на повороте Гаврик был тороплив и споткнулся. А уж третий и последующие рельсы, из которых Иван Никитич выхватывал крюк точно в тот момент, когда Миша и Гаврик останавливали лошадей, поворачивая их в гору, легко заскользили под откос, ворочая то задним, то передним концом, как рыба хвостом. Набирая скорость, рельсы со звоном падали уже на сваленный в котловину железный лом…

В деле, которым занимались Иван Никитич, Миша и Гаврик, с каждой минутой устанавливалось все больше порядка, размеренности. Казалось, по звону сваленных рельсов, повторяемому через равные промежутки, как по звону часов, можно было определять время.

Тракторист, швырнув в сторону давно погасшую папиросу, загадочно улыбнувшись, сказал женщине, показывая на Ивана Никитича:

— Этого деда, гражданка, надо понять. Он любит работу с музыкой, чтоб кровь загоралась… Смотрите, и ребят этому научил. Видать, что ребята с ним вместе не одну щепотку соли съели.

— Я, признаться, деда сразу не поняла. Побегу начальство попрошу, чтобы задержали его на моем участке, — обеспокоенно проговорила женщина и побежала через пути к красному товарному вагону, который выкатили на перрон, сняли с колес и украсили нарядными плакатами, мелко дрожащими на ветру. Этот вагон сейчас заменял собой вокзал.

* * *

Через час Иван Никитич с ребятами работали уже по другую сторону полотна железной дороги.

Мише и Гаврику здесь было еще интересней и веселей: с перрона, откуда они теперь убирали щебень, битые кирпичи, видно было все, что на путях делали бойцы, железнодорожники и колхозники. На перроне им попадались командиры и станционное начальство. Перед их глазами маневрировал паровоз, не давал минуты покоя товарным вагонам. Этот паровоз, по мнению Миши и Гаврика, подавал какие-то особые свистки: казалось, что он сердито кричал на вагоны: «Уйди! Задавлю!». И вагоны все дальше и дальше отступали от главных путей станции.

Миша и Гаврик уже не водили лошадей, а ездили с грузом в просторной пароконной повозке, которую получили вместе с бедаркой и третьей лошадью.

Иван Никитич устроился в затишье лесной полосы, рядом с тюком сена и с мешком ячменя. Здесь стояла бедарка со всеми пожитками, недавно перенесенными сюда из вагона, и распряженная лошадь. Старый плотник у кого-то достал небольшой топорик и, сердито похаживая вокруг бедарки, придирался к ее недостаткам, стучал, критически покачивал головой.

Миша и Гаврик работали на глазах у Ивана Никитича. Провозя мимо него груз или возвращаясь с порожней повозкой, они каждый раз затевали с ним донельзя короткий разговор, какой можно услышать на дорогах, когда встретившимся нет времени остановиться.

— Дедушка, — окликал Ивана Никитича Гаврик, — а как зовут вот этого коня?

— А этого, дедушка, как? — спрашивал Миша.

— Понял, что нужно! На обратном пути получите ответ.

Ребята проехали, а Иван Никитич, повозившись еще около бедарки, достал из кармана документы на лошадей и вооружился очками.

Когда ребята снова появились на глаза, старый плотник, досадливо потрясая бумажкой, отвечал им:

— Михайла! Гаврик! Нет, вы только подумайте!.. Все в этих описях есть — и особые приметы, и рост, и лета, — а как их зовут, не проставлено!

— Дедушка, а может, мы вот этого, буланого, с короткой шеей, назовем Тигром? — спросил Миша.

— Смело можете назвать!

У Ивана Никитича, всю ночь проработавшего на путях и побывавшего в райисполкоме и райвоенкомате, было теперь много знакомых. Они подходили к нему, разговаривали и уходили.

— Дедушка, а кто этот, что в фуражке с красным верхом? — кричал с подводы Гаврик.

— Сам начальник станции!

— Дедушка, а чего он приходил?

— Благодарил за помощь дороге. Спросил: «Может, вагоном вас и лошадей отправить домой?»

— А вы ему что? — нетерпеливо спрашивал Гаврик, любивший ездить по железной дороге.

— «Премного благодарим, — говорю. — Время, говорю, военное, не станем загружать дорогу. Ведь у нас, говорю, и коровы есть…»