Покушение - [17]

— Я не раз вел продолжительные беседы с генерал-фельдмаршалом фон Клюге, — продолжил фон Тресков свое сообщение, предназначенное специально для Штауффенберга. — Мы говорили совершенно откровенно, и я сказал генерал-фельдмаршалу: «Гитлер должен быть уничтожен». А далее я ему заявил: «Попытаюсь сделать это вместе со своими друзьями». И он воскликнул, словно повинуясь душевному порыву: «Я на вашей стороне!»

— И как долго он будет с вами? — спросил скептически Штауффенберг.

— Конечно, Клюге не такой человек, чтобы действовать необдуманно. Он все рассчитал наверняка, — признался фон Тресков. — Но он презирает Гитлера, ему противны гитлеровские методы, и он не станет колебаться, когда дело дойдет до переворота.

— И я так думаю, — убежденно заверил Ольбрихт. — Клюге хорошо понимает, что война проиграна. Это, разумеется, укрепляет его в принятом решении. Многие разделяют мнение Клюге и будут действовать соответствующим образом. Впрочем, мы не должны забывать, что еще в тридцать девятом некоторые генералы, такие, например, как Браухич, были готовы закончить развязанную Гитлером войну на любых условиях.

Полковник Клаус фон Штауффенберг откинулся на спинку стула и улыбнулся. Заученным движением он поправил черную повязку, прикрывавшую выбитый глаз.

— С твердым намерением Браухич направился к фюреру, однако Гитлер осыпал его такими угрозами, что он вернулся из имперской канцелярии, по его собственному признанию, в полном смятении.

— Его мнение до сих пор не изменилось, — утверждал фон Тресков. — Он смирился, но так ведь поступили и многие другие. Несколько месяцев назад я беседовал с Браухичем и генерал-фельдмаршалом Манштейном. Они выслушали мои доводы и дали понять, что очень заинтересовались ими.

— Но они же совсем не готовы к действиям…

Штауффенберг стремился к предельной ясности: он не хотел, чтобы будущее рисовалось в оптимистических тонах, хотел знать, что же произойдет в действительности, а не то, что может произойти.

— Никто из них не будет противиться, если мы осуществим задуманное, — сказал Ольбрихт.

— Главное — чтобы акция удалась. — Фон Тресков кивнул полковнику. — Тогда сдвинется лавина и погребет под собой всю эту коричневую сволочь. Я гарантирую, что так и будет! Решающая задача — проникнуть к Гитлеру. Это может удаться только Штауффенбергу. Далее важно найти отличного специалиста, который смонтирует бомбу. И такой человек есть — это ефрейтор Леман, который прошел мою школу.

— Можно обойтись и без Лемана, — заметил Ольбрихт: он старался избежать любой отсрочки. — В нашем распоряжении несколько первоклассных подрывников. А Лемана пришлось срочно откомандировать в Париж: гестаповцы начали проявлять к нему повышенный интерес.

— Кто отдал такое распоряжение, которое ведет к дополнительным трудностям? — возмутился фон Тресков. — Мне это совсем не нравится.

— За него в ответе капитан фон Бракведе, — пояснил полковник. — И признаюсь откровенно, меня мучает мысль: уж не из дружеских ли чувств ко мне он принял это решение? Весьма вероятно, что таким образом Фриц попытался воспрепятствовать моему участию в акции.

— Но он же своевольничает… — не сразу среагировал генерал Ольбрихт.

Фон Тресков прищурил глаза:

— И тем не менее я убежден, он чертовски неодобрительно отнесся к тому, на что решился граф. Однако я не осуждаю Бракведе: пути дружбы неисповедимы, и со стороны трудно понять, куда они приведут.

— Я никогда не пыталась вмешиваться в ваши дела, — сказала Элизабет Ольденбург-Квентин, — наоборот, я всегда старалась относиться уважительно к вашей личной жизни. Это вы должны признать…

— Охотно, если вы придаете этому значение. — Капитан фон Бракведе с настороженным интересом разглядывал свою секретаршу, которая подчеркнуто отмежевывалась от него. — Вас снова что-то тревожит?

— Бестактность, с которой вы пытаетесь втянуть в ваши дела лейтенанта.

Они сидели за столиком в офицерской столовой на Бендлерштрассе. Со стены на них взирал Гитлер — его портреты были непременной частью обычного немецкого интерьера. Огромное помещение с помпезным убранством, в котором когда-то собирался по праздникам весь офицерский корпус Берлинского гарнизона, теперь пустовало. Но это огорчало лишь немногих офицеров, служивших на Бендлерштрассе. Люди, уже привыкшие к частым бомбежкам, даже если им предоставлялась возможность хотя бы недолго побыть в комфорте, относились к этому равнодушно.

— Между нами, графиня, существует некое принципиальное соглашение. Мы условились, что вы подшиваете у меня дела, но ничего не знаете о содержании документов, которые в них находятся. Вы составляете бумаги для меня, но вам также неизвестно их содержание. Вы ведете разговоры по телефону, но не запоминаете ни фамилий, ни дат, ни фактов.

— Я знаю, вы стараетесь не подвергать меня опасности. Однако вы, вероятно, догадываетесь, что я не могу полностью отключить свой разум и чувства. Ну ладно, большую часть из того, что вы мне доверили, я уже забыла. Но я не могу оставаться равнодушной, когда вижу, что вы творите над своим братом.

— Как лестно для него ваше участие!

Капитан фон Бракведе огляделся. Кажется, их никто не слышал. Занято было лишь несколько столиков; офицеры, сидящие за ними, равнодушно впихивали в себя и молча жевали жесткое мясо.